Я поймала ртом его пальцы, когда он провел ими по моим губам и принялась посасывать.
— Лана, — в низком голосе зарождалась хрипотца. — Ты меня провоцируешь.
— Угу…
Я развернулась лицом к нему, оседлав бедра и позволяя стоящему члену тереться между нами. Гладкие плечи Германа были влажными от воды, и мне хотелось слизывать капельки с золотистой в свете свечей кожи, спускаясь все ниже, к черной поросли на груди, к плоскому напряженному животу, скрытому под водой.
И еще… Ниже.
Только бы не поднимать взгляда и не встречаться с черными глазами, что кажутся еще чернее в полумраке комнаты. В них было слишком страшно смотреть — можно провалиться навсегда.
Я провела рукой по его животу, накрыла ладонью налитую головку сжатого между нашими телами члена — и Герман не выдержал. Он подхватил меня на руки и резко встал в потоках воды, льщихся с него, словно он был богом морей и океанов, перешагнул через край джакузи и направился к кровати. Покрывало устилали розовые лепестки, поэтому сначала пришлось стряхнуть их, а потом — уложить меня на белоснежные простыни и накрыть сверху горячим влажным телом.
Разведя колени, я послушно приняла его в себя, скользнувшего внутрь медленно, но неостановимо.
Так, как в ту ночь, мы не занимались любовью еще никогда.
Сладко, медленно, нежно — неотрывно глядя друг другу в глаза.
Поцелуи были почти невинны, каждое движение качало нас словно на морских волнах. Удовольствие нарастало постепенно, никуда нас не торопя — и накрыло обоих одновременно.
— Вот и шампанское пригодилось, — заметил Герман, откатываясь в сторону. Он достал прохладную бутылку из ведерка с остатками льда, ловко выбил пробку и разлил его по высоким узким бокалам.
Я сделала глоток ошеломительно уместного холодного колкого вина, утолявшего жажду и поддерживающего дразнящую радость в крови, еще не схлынувшую после нашей любви.
Засмеявшись от избытка чувств, вскочила с постели и прогулялась с бокалом по номеру. Герман неотрывно следил за мной блестящими в полумраке черными глазами, довольный, словно сытый кот.
Под его взглядом не было стыдно или неловко — даже не приходило в голову стесняться своего тела, пусть после родов оно и было не столь совершенным, как хотелось бы.
В его взгляде вообще никогда не было оценки. Мне не доводилось думать, что я делаю что-то не так, когда я была рядом с ним.
Я просто была.
Такой, как есть, потому что какой еще мне быть?
Зачем меняться, если этот мужчина рядом со мной, и ему это нравится?
Заглянув за тяжелые бархатные шторы, я поежилась — там, снаружи, царила сине-черная снежная ночь. Нет, здесь, у камина лучше. Внутри, где тепло.
Я упала в кожаное кресло, стоящее прямо у огня и отпила еще глоток шампанского.
Герман подхватил вазочку с клубникой и, неслышно ступая, приблизился ко мне.
Сел у ног, по-хозяйски положив крупную ладонь на мое бедро.
Мелькнула и пропала мысль о том, что надо бы зарядить телефон.
Он тоже нахмурился — но лишь на секунду. Возможно, мы подумали об одном и том же.
Герман рисовал пальцами задумчивые узоры на внутренней стороне моего бедра, поглядывая на меня с полуулыбкой. Потом подхватил клубничку, откусил половину ягоды и повторил эти узоры ее розовым соком, тщательно вырисовывая каждый завиток.
Я чуть развела бедра, разрешая ему играть со мной, как он только пожелает.
Он вынул из моей руки бокал с шампанским, набрал его в рот и приник губами между ног. Набухшую горошину клитора и окрестности защекотали игривые пузырьки, даря странные, необычные ощущения. Следом прошелся острый ловкий язык, а потом Герман приник горячим ртом, всасывая распаленную плоть, и я почувствовала, что горячие искры собрались в единое облако — и вдруг выплеснулись вместе с моими соками.
Я вцепилась пальцами в подлокотники, переживая непривычные ощущения, а Герман собирал губами каждую терпко пахнущую каплю с моих бедер и выглядел так, словно его пригласили на самый лучший пир в своей жизни.
— Сладкая… — проговорил он, облизываясь и ловя мой взгляд.
— А ты развратный, — пожаловалась я, скармливая ему из своих рук очищенную от хвостика клубнику.
— До встречи с тобой подобное даже не приходило мне в голову, — ответил он серьезно.
— Это я тебя испортила?
— Нет, я тебя испортил. И еще испорчу… — с растущим предвкушением проговорил Герман, поднимаясь с пола и нависая надо мной.
Медленно — вовсе не значит, что без страсти.
Иногда в медленном сексе столько кипящей лавы, столько наслаждения, налетающего штормом и растекающегося в теле от кончиков пальцев на ногах до макушки, сколько никогда не успеть ощутить во время стремительного секса от захватившего внезапно желания.
Это была очень долгая и очень медленная ночь, которая закончилась только к рассвету.
Камин почти догорел, только тлели угли. Перемигивались угасающие свечи. В остывшей воде эльфийскими корабликами плавали лепестки роз.
— Если кто-нибудь завтра скажет, что мы выглядим точь в точь, как разведенные супруги, у него-то глаз наметан, я даже не удивлюсь, — пробормотал Герман мне в волосы, подгребая сонную к себе и закутывая в одеяло. — Ты выжала из меня все соки, любовь моя.
«Кто-кто твоя?» — хотела спросить я, но сил уже не хватало, я проваливалась в сон.
На самом его краю я почувствовала, как Герман осторожно переложил мою голову на подушку и встал с постели. Приоткрыв глаза, я увидела, как он ставит на зарядку оба телефона — мой и его. А потом возвращается, чтобы вновь обнять меня, сплестись кожа к коже и на этот раз рухнуть в бездну сна одновременно со мной.
Тогда. Стал таким с тобой
Тогда. Стал таким с тобой
В нашей с Германом жизни — второй, параллельной, бонусной жизни, выросшей на обочине нашей реальной, словно лилия на груде мусора — был далеко не только секс.
Совсем не секс.
Чем дальше, тем меньше эта украденная тайная, но настоящая жизнь была про секс.
Несмотря на то, что большинство людей уверено, что любовников и любовниц заводят в браке только для этого.
Зимой мы большую часть времени проводили, сплетаясь телами — и размыкали объятия только когда уже не было другого выхода.
Но чем ближе было лето, тем чаще мы гуляли, болтали, открывали новые места и даже — просто работали бок о бок. Почти не касаясь друг друга.
Одно присутствие рядом Германа, пусть не кожа к коже, пусть в паре метров от меня, успокаивало и вдохновляло.
