Герман перестает дышать.
Он стоит и смотрит на меня.
Белая футболка, черные джинсы, ботинки эти в дырочку, как их там, помню, в кино объясняли даже разницу… Забыла.
Часы на запястье.
Нет кольца на пальце.
Темные волоски на предплечьях, вставшие дыбом от моих слов.
В черных глазах варится ведьминское зелье.
Как тогда, когда я так и не выдавила эти слова из себя, а он не смог мне этого простить.
Может быть, сегодня тот самый день, когда пора?
— Я не разведусь, — говорит Герман.
Сейчас. Ты незаменима
Сейчас. Ты незаменима
Я тоже.
Я тоже не разведусь.
Пусть Анюта больше не наша девочка — найдется другая.
А если не найдется, у меня есть Макар с Никитой, которым нужна полная семья, иначе они станут совсем неуправляемыми. Недавно их психолог так и сказал нам — больше рутины, больше дисциплины, больше предсказуемости. Мальчики слишком нервные и активные, им нужно, чтобы мир был спокойным, уравновешивал их.
Даже танцевальный кружок не разрешил поменять на гимнастику — слишком сильный стресс. Это отразится на их будущем. Реально ведь уйдут в пираты.
Я тоже не разведусь и прекрасно понимаю, что Герману наверняка что-то подобное сказал психолог про Марусю.
Но почему тогда так ноет в груди?
И летний день тускнеет, хотя небо по-прежнему безоблачно?
Пальцы обмякают, выскальзывая из руки Германа.
— Я понимаю, — говорю я спокойно, продолжая идти вперед, как заведенная.
Кто-то залил в меня программу — идти вперед — и в случае растерянности я просто ее не выключаю и делаю то, что делала.
— Понимаю, — повторяю я минуты через две.
Герман нагоняет меня, обходит и преграждает путь.
Держит за плечи, без сомнений, чувствуя волны мелкой дрожи, проходящей по мышцам. Заглядывает обеспокоенно в глаза.
— Лана…
— Понимаю! — почти выкрикиваю я, чтобы не расплакаться.
Я же правда понимала. До нынешнего дня — пока это было состоянием по умолчанию. Мы оба знали, что не разведемся и не будем это обсуждать. Произнесенный вслух секрет вдруг разбил вдребезги хрупкое спокойствие и баланс.
— Тише, тише… — он обнимает меня, прижимая мою голову к своей груди.
Сердце Германа бьется сильно и часто. Быстрее, чем мое, несмотря на истерическое состояние. Оно-то и заводит меня до того предела, когда уже наплевать на последствия откровенности.
— Тогда что ты хотел, когда звал меня с собой в больницу? — спрашиваю я, глядя снизу вверх в лицо Герману, успевая уловить все оттенки чувств на нем.
От растерянности до… покаяния и смущения.
— Не знаю, — говорит он. — В тот момент я совсем потерял голову.
— У тебя не было никакого плана?
— Нет.
— У тебя?! — изумляюсь я. — У человека, который всегда все продумывает?
Он закатывает глаза и смеется. У него очень-очень белые зубы, которыми он во время смеха прикусывает нижнюю губу, и еще мне очень нравятся морщинки, что собираются у глаз в этот момент.
Только сейчас морщинок нет. Герман только скалится, напрасно пытаясь изобразить веселье. Качаю головой, давая ему понять, что шоу не удалось.
Он перестает пытаться и прижимает меня к себе.
Тонкая ткань летнего сарафана не защищает меня от жара его жесткой ладони на талии.
У нас никаких шансов разрубить этот гордиев узел — но мы связаны толстыми корабельными канатами, и нет никаких шансов убежать друг от друга. Мы слишком близко и слишком далеко одноврменно, и эта рука на талии вызывает глубоко внутри удивление. Как может быть, что он дотягивается до меня из такой дали?
— Ты как будто не веришь, — говорит Герман. — Что рядом с тобой я живу без мозга. Творю дичь, забываю продумывать последствия. Палюсь на мелочах. Понятия не имею, что я собирался делать. Что-то. Мы бы выкрутились.
— Или нет.
— Или да, — он покачивает меня в руках, и вместо фальшивой улыбки на его губах рождается настоящая. — Ты незаменима. Без тебя моя жизнь не имеет смысла. Я бы что-нибудь придумал.
— Или нет, — упрямо твержу я. — Я бы прониклась этим всем твоим «незаменима», если бы ты только что не сказал, что не разведешься.
Герман резко втягивает воздух, снова теряя зачатки улыбки.
— Не разведусь. — подтвеждает он. — А ты?
— И я.
Мы по привычке дергаем этот узел за концы канатов, но от этого он затягивается только туже. Наши пальцы сплетаются, мы разворачиваемся и идем дальше по бульвару.
Молча.
Солнце льет горячий тяжелый свет нам на головы.
Длинный пустой бульвар, на котором мы встречаем только стаю ленивых по случаю жары бродячих собак, которые провожают нас мутными взглядами, неожиданно выводит к пустырю рядом с недостоенной часовней, а за ним блестит, слепя глаза, речная гладь.
Я пытаюсь вспомнить, что это за река, но мои познания в географии заканчиваются примерно на сотом километре от МКАДа, и из рек я знаю лишь Волгу и Оку.
У деревянной пристани толкаются бортами старые моторки, в которых сидят и курят суровые мужики в болотных сапогах, хмурыми взглядами сопровождая каждое наше движение. Когда я расстегиваю легкие босоножки, чтобы пройтись босиком по краю воды, один из них сплевывает и выдает малоразборчивую матерную конструкцию.
Герман оборачивается к нему с недобрым видом, но тут замечает среди моторок обычную деревянную лодку. Свежепокрашенную, с кокетливым названием «Мечта», выведенным розовой краской на носу и даже новыми веслами, сложенными вдоль борта.
Его глаза загораются, и он даже отпускает мою ладонь, чтобы быстрым шагом подойти к мужикам и что-то спросить.
Сначала они выглядят настороженными и агрессивными, но я знаю этого мужчину — он бы и у дьявола в аду выбил лучшие условия по кредиту. Поэтому буквально через несколько минут он машет мне, и я осторожно приближаюсь.
— Может, моторку все же? — недоуменно качает головой мужик в кепке, с какой-то трогательной бережностью складывая пачку денег во внутренний карман потертой ветровки.
Но Герман только машет головой, ловко запрыгивает в деревянную лодку и протягивает мне руку:
— Садись, поехали кататься.
Я уже удирала вместе с ним от полиции, на этом фоне какая-то, наверняка дырявая, лодка — полная ерунда.
