И в это самое мгновение внутри меня что-то ломается. Стена, которую я выстраивала между собой и Соболевым, рушится. Все кирпичики разлетаются в пыль. Потому что я чувствую вкус Димы и узнаю его.
Воспоминания обрушиваются на меня, как цунами. Сознание подкидывает картинки семилетней давности, как много, страстно и самозабвенно мы целовались, растворяясь друг в друге. И сейчас, спустя семь лет, губы Димы на вкус такие же, как тогда.
Отвечаю на его поцелуй. Не могу сопротивляться. Это выше моих сил. Дима вошел в меня двумя пальцами, я мычу от удовольствия, зажмуриваю глаза. Обвиваю его крепкую шею руками.
Он трахает мой рот языком, между ног трахает меня пальцами. Я стону ему в губы и теку, как водопад. Ноги слабеют и подкашиваются. Видимо, Дима чувствует это, потому что перемещает вторую руку с лица мне под ягодицы и рывком поднимает меня вверх. Обвиваю его спину ногами, крепче хватаясь за шею.
Лязг пряжки его ремня отдает эхом в ушах. Потом к нему присоединяется звук расходящейся молнии джинс. Это отрезвляет, я дергаюсь, но Дима только сильнее вжимает меня в стену.
А через секунду я чувствую, как он входит в меня членом. Вбивает его до конца. С громким стоном мы разрываем поцелуй. Дима падает лбом мне на плечо, продолжая быстро двигаться.
Комната плывет, крутится. Я как будто в центрифуге вращаюсь. Пальцы на ногах поджимаются, из груди вырываются стоны. В эти мгновения я не принадлежу себе, я принадлежу Соболеву, я полностью в его власти. Дима может делать со мной, что захочет, а я буду покорно подчиняться.
Его запах, его руки, его дыхание на моей коже, его тихие стоны — все это возвращает меня назад, в счастливое прошлое. С ним. И как будто бы не было этих семи лет, как будто бы я не умирала от тоски по нему, как будто бы не рыдала ночами в подушку, оплакивая его «смерть».
Как будто бы не злилась, не ненавидела, когда он объявился. Как будто бы не хотела стереть его из памяти. Как будто бы не согласилась на переезд в Израиль, чтобы быть подальше от него: не встречать, не видеть.
Наслаждение затапливает меня, заполняет каждую клеточку тела. Это так сладко, так прекрасно. Как американские горки, как прыжок с парашютом.
Дима ускоряет темп, мой голос уже сорван от стонов. Оргазм неминуемо приближается. Дима чувствует это, снова целует в губы, а потом отрывается и спрашивает на ухо:
— В тебя или на тебя, Белоснежка? Выбирай.
— На меня, — сбивчиво шепчу.
— А может, сестричку для Владика? М?
Если бы я могла контролировать свое тело, то влепила бы Соболеву пощечину. Но находясь почти на самом пике наслаждения, чувствуя его неминуемое приближение, я могу только отрицательно качнуть головой.
Под Димин тихий зловещий смех я срываюсь в пропасть, лечу, парю. Взрыв внизу живота расходится по всему телу, из глаз брызжут слезы, я впиваюсь ногтями в Димину спину, царапая ее сквозь футболку. Содрогаюсь от наслаждения, тону в пучине сладостных чувств, умираю и возрождаюсь.
Дима быстро выходит из меня и кончает мне на бедро. Теплая сперма медленно стекает вниз по ноге. Приоткрываю веки и пытаюсь сфокусировать поплывший взгляд на Димином лице.
— Я уже и забыл, как офигенно ты кончаешь, Белоснежка, — произносит со смешком.
Откуда у него силы разговаривать и смеяться?
Соболев опускает меня на пол. Ноги ватные, непослушные, не могут удержать меня в вертикальном положении, и я спускаюсь вниз по стене. Снова эхом в ушах отдается звук застегивающейся молнии на джинсах и лязг пряжки ремня.
— Зачем ты это сделал? — спрашиваю слабым, сиплым голосом, еле шевеля языком.
— Хотел проверить, остались ли еще к тебе чувства.
Такой ответ заставляет меня поднять на Соболева недоуменный взгляд.
— И как, проверил?
— Да… Не остались.
Я молчу, словно громом пораженная. Дима смотрит на меня сверху вниз, и в этот момент я особенно отчетливо ощущаю свое унижение и весь ужас произошедшего. Я впустила его в квартиру своего мужа и позволила трахнуть меня, как какую-то шлюху.
Боже, что я наделала…
— Ты не нужна мне, — жестоко произносит. — Но мне нужен мой сын. Я не собираюсь отбирать его у тебя, но я хочу с ним видеться, общаться, присутствовать в его жизни. Я хочу, чтобы он знал меня как своего родного отца и носил мою фамилию.
Вместо ответа показываю Соболеву средний палец.
— Тогда встретимся в суде, Белоснежка, — игриво подмигивает. — Мужу привет передавай.
Дима разворачивается и безразлично уходит из квартиры, хлопнув дверью. А я так и остаюсь сидеть на полу, четко осознавая, что только что сама разрушила свою жизнь.
Глава 30.
Почти семь лет назад
— Чем эта больница лучше предыдущей? — спрашиваю папу, который задумчиво смотрит в окно моей палаты.
— Здесь, говорят, очень хороший врач.
— Про предыдущих врачей ты тоже говорил, что они хорошие.
— Этот еще лучше тех. К нему не попасть и не записаться.
— Чем он лучше тех? — хмыкаю.
— Работает с очень сложными случаями.
Больше ничего у папы не спрашиваю, а смиренно закрываю глаза. Снова разболелась голова. Опускаю на живот руку и слегка поглаживаю малыша. Он обязательно родится у меня здоровеньким, я все для этого сделаю.
Каким-то невообразимым чудом в результате ДТП и сильнейшего падения я не потеряла ребенка. Удар автомобиля пришелся на левую сторону, поэтому у меня перелом левой руки и вывих левой ноги. Еще сотрясение мозга и сильный ушиб спины.
Но в травматологии я не лежу, меня сразу отправили в гинекологию. Хоть и удалось сохранить ребенка, а угроза выкидыша настолько высокая, что мне запрещено вставать с больничной койки. Даже в туалет. Для этого у постели стоит судно, которое под меня подкладывает персональная медсестра. Я нажимаю кнопку на кровати, и она приходит.
Не знаю, чем новый врач может быть лучше предыдущих. Возможно, это все папина паранойя, что меня плохо лечат, недостаточно мер предпринимают для сохранения беременности. Хотя, как по мне, куда опаснее перевозить меня из больницы в больницу.
Но эта и правда крутая, хоть и государственная. Вроде как здесь лечатся только высокопоставленные чиновники: министры и им подобные. За деньги могут лечить и не чиновников, но здесь очень дорого и все время нет мест. Но папа как-то смог выбить мне не просто место, а индивидуальную палату.
— Все будет хорошо, Сонечка, — папа опускается на стул рядом с койкой и едва ощутимо гладит меня по волосам.
Глаза наливаются слезами.
— Мама ненавидит меня за то, что я беременна.
— Не правда, — одергивает. — И вообще, не думай о маме.
