Две секунды на разгон и со скрежетанием металла и треском бьющихся фар мы входим аккурат в подставленный борт серого джипа.
Глава 25
Макс
Сознание возвращается очень медленно вместе с головокружением и тошнотой. В уши будто ваты набили. Сквозь нее очень глухо прорывается чей-то всхлип и стук зубов. Глаза вроде открыл, но все равно ни черта не видно. То ли это я не вижу, толи вокруг меня очень темно.
Шевелю пальцами на руках. Они словно деревянные, как и все остальное тело. Мозг вяло сигнализирует, что это тело пипец как замерзло и затекло. Трогаю рукой поверхность, на которой лежу. Мокрый бетон. К всхлипам и стуку зубов добавляется звон капающей воды. Даже не звон.
Цок-цок-клац. Цок-цок-клац.
Будто она бьется об эмалированную кастрюлю.
Снова пытаюсь пошевелиться. Меня пронзает острой болью от щиколотки до самого живота. Твою мать!!! Хочется заорать, но вместо этого из пересохшего горла вырывается лишь хриплый стон.
—Макс! Макс,— слышу Анюткин голос. Пока не знаю, хорошо, что она здесь со мной, или нет. Я все еще не понимаю, где мы, что происходит, и почему так темно.
—Маленькая…— едва ворочаю языком.
Это она всхлипывала. И зубки стучат у нее. Тоже замерзла. Температура тела у нас примерно одинаковая. Я ощущаю ее прикосновения к своему лицу, но совершенно не чувствую температуры ее тела.
—Макс, я так боялась, что ты не очнешься. Прости меня, Макс,— она тоже хрипит.— Это из-за меня. Опять все из-за меня. Я всегда создаю проблемы.
На мое лицо падают ее слезы. Они кажутся горячими. Все тело покрывается мурашками от затылка до самых пяток, если такое вообще возможно.
Черт! Черт! Черт! Мы что, в холодильнике?!
Вряд ли. Откуда бетонный пол в холодильнике? Подо мной точно бетон. Я не могу ошибаться.
—Аня, здесь темно?— мне почему-то даже не страшно. Состояние очень странное. Наверное, так работает холод. А может это шок.
—Лампочка горит под потолком. Ты не видишь? Боже, Макс!— взвизгивает она и начинает кашлять.— Ты не видишь?!— начинает паниковать. Во мне совсем нет сил, чтобы ее успокоить.
—Анют, не кричи,— стараюсь говорить мягко, насколько это возможно в моем положении.
Я не вижу. Этот факт не радует, но паники по-прежнему не вызывает. Меня гораздо больше беспокоят ноги. Шевелить ими еще раз я пока не рискну.
—Аня, вода есть?
—Д-да,— снова клацает зубками и уходит.
Я слушаю ее шаги. Считаю их. Зачем? Я ведь даже не знаю, до какой точки она дошла, но это делает меня живым. Собственный голос. Считаю я, оказывается, вслух.
Анютка помогает мне приподнять голову. Снова боль. В этот раз в области затылка. Абстрагируясь от нее, давлюсь водой. Она не лезет в меня и кажется сладкой. Только с третьей попытки удается сделать три глотка. Аня смачивает мне губы пальчиками. Улыбаюсь, стараясь приободрить ее. Моей девочке страшно. А у меня, походу, точно шок.
—Авария ведь была не такой сильной,— говорить уже получается лучше.— Что со мной?
—Макс… Макс, было все так быстро и так страшно. Прости меня, Макс. Я больше никогда, слышишь? Я буду самой тихой, самой спокойной и никуда — никуда никогда в жизни больше не вляпаюсь.
—Ч-ч-ч, не плач. Просто расскажи мне все, что знаешь. Пожалуйста.
—Мы въехали в борт джипа. Сильно въехали, но у тебя в машине сработали подушки безопасности. Меня просто оглушило, а ты…— замолкает. Делает рваный вдох.— Ты умудрился вылезти из машины. Наверное, на адреналине. На улице уже были двое. Те самые, что были сначала в клубе, а потом искали нас в убежище Томаса. Ты ничего не успел сделать, Макс. Ты хотел меня защитить, но…— она снова плачет. Так горько, что мое сердце начинает быстрее гонять кровь по венам. Становится чуть теплее. Вместе с тем боль в ногах усиливается по нарастающей уже без попыток двигаться.
—Анют, дальше…
—У тебя обе ноги сломаны и по голове битой ударили,— заканчивает она.
—Значит вальс с тобой мы все же не станцуем,— говорю вслух, стараясь показать ей, что все равно все нормально и я даже могу шутить.
—Дурак!— сквозь слезы прорывается нервный смех.— К черту это вальс! Только бы ты поправился.
—Да куда я денусь, маленькая? Переломы закрытые?
—Вроде да. Да,— моя катастрофа на ножках отвечает очень уверенно.
—Ну и славно,— стараюсь снова ей улыбнуться.
А на самом деле мне темно, больно, страшно. Зашибись! Теперь и у меня просыпается паника, но я душу ее на корню. У меня даже получается.
—Аня, а меня ничем не обкалывали, а?— состояние реально странное.
—Что-то снимающее шок. Сказали, чтобы не сдох. Мы им живые нужны,— поступает еще немного важной информации.
—Уже хорошо. Тогда тем более успокойся. И давай попробуем понять, где нас держат. Окей? Тебе придется быть моими глазами, пока зрение не восстановится.
—Меня везли с завязанными глазами, еще и с мешком на голове для надежности. Долго везли, Макс. По ощущениям часа два, не меньше. Скорее всего за город,— она наконец откидывает эмоции и начинает рассуждать.— Здесь нет окон. Только тяжелая железная дверь с зарешеченным окошком. Стены облупились. Краска мрачная, то ли синяя, то ли зеленая. Свет такой. Не разберешь. Полы бетонные, местами с плиткой прямо поверх него. Потолок когда-то был белый, но очень давно. Знаешь, такая штука, на мел похожа,— киваю автоматом и тут же жалею об этом. Гашу стон, чтобы не пугать Анютку.— Мебели нет совсем,— продолжает она.— Нам поставили ведро, чтобы ходили в него в туалет, и бросили несколько бутылок воды. А! Еще есть ржавая раковина. Кран дурацкий, капает все время. С ума сводит!— моя девочка шмыгает носом.
—Больница может заброшенная в поселке? Или тюрьма? Но близко к городу я ничего такого не знаю. А вот больница может быть. И холодно потому, что мы фактически на голой земле, а она еще не прогрелась. Возможно, помещение находится внутри здания. Стены тоже не прогреваются.
И тут в моей памяти всплывает урок истории. Классе в девятом историк притаранил на урок вырезки из старых газет и вместо темы урока, с восторгом рассказывал нам мистическую историю про старую психбольницу, которую закрыли вроде как еще до войны за то, что в ней проводились эксперименты над людьми. И располагалась она…
—Ань, а с какой скоростью мы сюда ехали? Хоть примерно.
—Н-не знаю,— клацает зубами.— Это важно?
—Нет. Это я так. Думать пытаюсь.
Свое предположение ей решаю не озвучивать. Если я прав, мы где-то в ста пятидесяти километрах от города. Но слушал я тогда историка не особо внимательно и всех деталей не помню. Думать мешает головная боль. Она разрастается, расползается по всей голове. И ноги… Черт, как же больно ноги!
