— Спасибо, Юля, — заглядывает мне в глаза Слада. — А давай я буду целую неделю тебе посуду мыть. Или полы в подъезде, когда будет твоя очередь. Я умею.
— Глупости не говори! Лучше утри нос этим мальчишкам. И учись хорошо.
— Я хорошо учусь, — важно отвечает Слада, макая картошку-фри в сырный соус.
— Умница. Не сдавайся никогда. Жизнь, она, знаешь, какая. Как даст иногда по голове. На ногах не устоять. Падать не страшно и не стыдно. Страшно опустить руки и не подняться. Это только ты сама можешь сделать. У тебя обязательно все будет хорошо. Ты маленькая, но уже очень сильная.
Слада важно поднимает носик, вряд ли усваивая весь глубокий смысл моих слов. Малышка же еще. А я их не только для нее сказала, но и себе напомнила.
Сдаю соседку матери. Она с порога начинает ей что-то выговаривать, периодически запинаясь и икая. Успокаиваю себя тем, что мать Слады все же бывает трезвой. У девочки просто есть мать. Жизнь — не сахар. Но по мне, так лучше, чем в интернате, где ты даже не человек толком. У нас было так. Ни защиты, ни правосудия, не справедливости. Кто сильнее, хитрее, наглее, тот и прав. Это постоянное чувство одиночества и детская мечта — меня тоже полюбят, я тоже буду кому-то нужна.
Забираюсь в душ. Закрываю глаза.
«В моей голове и в моей постели никого, кроме тебя»
Это подкупает. Особенно сейчас, на фоне непрошенных воспоминаний и тех ощущений, что жили во мне с самого детства. Они смешиваются с острым желанием прикосновений, перерастают в невыносимо тягучее, болезненное возбуждение. Грудь тяжелеет, соски ноют, между бедер становится горячо и влажно.
Жмурюсь, пытаясь выгнать засранца из своей головы, но тело настойчиво требует разрядки до пульсаций в самых чувствительных точках. Прикасаясь к себе, быстро получаю разрядку. Волна сладких судорог проходит по телу.
Подставив лицо под теплую воду, стою ещё пару минут на ватных ногах. Хорошо...
Сквозь шум воды, слышу стук в дверь. Громкий, короткий. Почему-то сразу приписываю его мужчине. Я не жду никого. Ну ладно. Может Тима притащился.
Заворачиваюсь в полотенце. Оставляя на полу мокрые следы, иду открывать. Толкаю дверь. В подъезде никого, только холодный воздух проходится мурашками по разгоряченной коже.
Нахмурившись, уже собираюсь закрыть дверь, как на глаза попадается белая коробка, похожая на обувную, только без единой надписи. Во мне включается функция «любопытный ребенок». Затаскиваю коробку в квартиру. Ставлю на стол на кухне и осторожно снимаю крышку, а в ней бабочки. Настоящие! Живые! Разноцветные бабочки!
— Черт бы тебя побрал, Салахов! — счастливо улыбаюсь, поднимая на кончиках пальцев хрупкое насекомое.
Глава 19
Тайсон
Сижу на скамейке у ее подъезда, играюсь с зажигалкой. В куртке нашел. Понятия не имею, откуда она у меня, но сейчас очень кстати. Гадаю, выйдет или нет. Догадается, от кого подарок? По мне, все должно быть очевидно. Записка, коробка с бабочками. Но это моя логика, мужская, а у девчонок все обходными путями и обычно не туда.
Я даже повел себя хорошо. Заглянул в душевую исключительно, чтобы убедиться в том, что там Юлька, а то оставил бы интимное послание и бегало бы потом за мной непонятно что. А я не хочу больше такого. Дайте мне Юльку, и я буду счастлив.
Задница у меня уже отмерзла тут сидеть. Встаю, топчусь у подъезда. Не выйдет, наверное. Наверняка подумала, что смазливый чудит.
В подъезде хлопает дверь. Замираю, слушая шаги.
— Зайди, я после душа, — шепчет выглянувшая на улицу Юлька.
Какая чистоплотная у меня девочка. После тренировки в душ, дома снова в душ. Муррр…
Самсонова нырнула в квартиру. Машет мне из прихожей. Торопливо захожу в ее очень маленькое жилье. Офигеть. У меня комната больше, чем тут вся площадь вместе с сортиром.
— Иди сюда, упрямый, — зовет из кухни.
Разуваюсь, прохожу и привычно растекаюсь желейкой. Колени перестают слушаться, мозг невнятной субстанцией барахтается в черепной коробке, а сердце шарашит все сто сорок ударов в минуту. И плевать мне сейчас на ее длинные, подкаченные ноги, на короткий халат, едва запахнутый на груди, и на мокрые пряди светлых волос, которые в таком небрежном виде кажутся мне еще сексуальнее. На ее пальцах сидит моя бабочка. Вторая вспорхнула и приземлилась на плечо. Играет своими разноцветными крыльями с необычным узором из темных линий.
Юлька очень нежная сейчас и так искренне улыбается. Я попал туда, куда нужно. Ура! Чертова броня Самсоновой дрогнула.
— Все рассмотрел? — улыбается, пряча от меня румянец на щеках.
Такая девочка. Вот совсем девочка — девочка как раз на свои восемнадцать. Вау!
— Только бабочку.
Скептически на меня смотрит.
— Клянусь. Я заходил не с целью посмотреть на тебя голую. Мне же не четырнадцать.
— Оу! А что, в четырнадцать ты подсматривал за девочками в душе? — подначивает она.
— Не-е-е, — морщусь. — Я тогда у отца журналы тырил. Там были девочки поинтереснее. А потом в сети их нашел, когда огреб от него за это дело.
— Капец, — смеется Самсонова.
— А чем ты увлекалась в четырнадцать? — решаю воспользоваться моментом и узнать о ней немного больше.
— Спортом, — пожимает плечами.
— Это не считается, — качаю головой. — Спорт для нас профессия. Ну, давай же, Юлька. Смелее. Все равно никому не скажу. Я жадный до чертиков.
Она отворачивается к окну, все также удерживая бабочку на своих тонких пальцах. Делаю несколько шагов к ней, оказываясь за спиной. Как голодный зверь, затягиваюсь ее запахом. Я его чувствую даже через цитрусовый гель для душа. Именно ее. Настоящий. Очень вкусная девочка. У меня включаются все инстинкты и хотелки разом. Тело тянет и сводит. Еще шаг и я упрусь в нее своим стояком, а портить момент не хочется. Заставляю себя стоять на месте и дышать ею, пока можно.
— У нас в интернате был старый сторож…
Стоп! Что? Интернат? Серьёзно?!
Мать твою. Вот я дебил! Куда лез со своими вопросами про родителей? Бестактный идиот! Зато все стало отлично складываться в целую картинку.
— У этого сторожа погиб сын. — продолжает она. — Совсем мальчишкой разбился на мотоцикле. Он очень переживал. Болеть стал часто. Никого у него в жизни на тот момент не осталось. Только мы, интернатовские подростки. Малышня называла его дедушкой, а я иногда ходила в его каморку прямо на территории интерната, чтобы послушать о его жизни. Так вот после гибели сына, остался искореженный мотоцикл. В свободное от основной работы время сторож его чинил. Буквально по запчастям собирал несколько месяцев. Я смотрела и не понимала, зачем? Ведь на нем погиб его ребенок. Но вместе с тем эта техника меня завораживала. Он тогда сказал, что у него рука не поднялась выбросить мотоцикл. Техника не виновата, у нее нет ни мышления, ни способности управлять собой без водителя. Чтобы техника служила долго, с ней надо уметь обращаться. И мне так захотелось. Воспитатели ругались, наказывали, а я бегала к нему и училась обращаться с этой техникой. Он научил меня водить байк, немного его ремонтировать. А потом сторож исчез. Уже позже я узнала, что он умер прямо там же, в своей каморке. Мне достался его мотоцикл. Воспитатели хотели забрать и продать, но крупицы совести в них все же были. «Дед» оставил записку, в которой без всяких нотариусов, очень по-человечески просил оставить байк мне. Вот такое у меня было увлечение в четырнадцать.
