Эти мысли сводили с ума.
—Это не так, не совсем так. Пойми же, в этом и заключена вся суть! Любовь — не состояние, когда ты, раз в него угодив, пребываешь там некоторое время, только для того чтобы потом неотвратимо его покинуть, оставляя за собой невозвращённые долги, боль в сердце… Поверь, я тоже долгое время так думал, но это ложная посылка, она сама по себе приносит несчастье человеку, уверовавшему в неё. Любовь — непременно процесс, когда ты день за днём сам себе доказываешь, что тебя избрали на этот путь не просто так, что выбор твоей любимой или любимого был правилен, что ты вправду можешь принести близкому человеку толику того, что люди называют счастьем.
Она смотрела на него, не отрываясь, в её глазах горело что-то… постороннее, нечитаемое, тайное. Как и всё остальное в ней, оно не казалось неорганичным, наносным. Это выражение глаз было истинно её. Рэдди вдруг почувствовал, что он принимает Олю. Такой, какая она есть, без остатка, без сожаления, без упрёка. Со всеми её причудами, гримасками, лихим разлётом бровей и грустным изгибом губ, с её дурацким зверем, которую он уже готов был тоже любить всей душой, с вечным поиском стульев, застарелым огрызком яблока посреди стола и этим перевёрнутым блюдцем.
Текли секунды, Рэдди поймал себя на том, что уже нескончаемое количество времени он вот так вещает в эти блестящие в полумраке глаза, несёт какую-то заумную нудоту, которая в иной раз показалась бы ему самому страшно неуместной. Кто он такой, чтобы таким непозволительно уверенным тоном рассуждать тут на темы вселенских масштабов?!
—Человек умеет главное — ценить в себе искренность побуждений. И заблуждений. Неважно, что будет в результате, важно, каким путём этот результат достигнут. И если ты честен перед собой, честен перед другими, то — бросайся в любой омут, тебе ничего не страшно!
Рэдди осторожно отнял её ладонь от перил, которые та сжимала, потом очень быстро, чтобы самому не передумать, поднёс её к губам и поцеловал, потом прижал к щеке, прикрыл сверху своей ладонью, нельзя отпускать, нельзя!
—Рэдди, ты такой хороший,— прошептала она. А он провёл для верности пальцами по её щеке, словно желая обнаружить там… что? Те же слёзы, что всё сильнее подступали к глазам? Ту же выдающую внутреннее напряжение жилку, бьющуюся на его лице в унисон с сердцем? Пальцы скользили по бархатистой коже, едва касаясь, лаская её, пытаясь сказать то, что не могли выразить слова.
—Ладно,— сказал вдруг он. Оглянулся на занимающийся рассвет.— Уже поздно. Я пошёл.
Движение в сторону, резкое, оторваться от неё и бежать.
Но — нет. Её рука, она держит, не пускает, отчётливо сжимает его безвольное запястье.
Каким-то чудом Рэдди оказался в её объятьях, Олины губы оказались чуть сладкими и мягкими, как дуновение ветра. Неловко согнувшись, он без конца её целовал, ловя каждое движение существа, ставшего в единый миг средоточием ласки и нежности. Галактика, его руки не находили себе места, отказываясь верить в реальность происходящего, Рэдди мелко трясло.
И тогда она осторожно, успокаивающим жестом несколько раз погладила его по спине… так могла сделать только она.
Лишь на миг, теряя последние сомнения, Рэдди прошептал:
—У нас всё будет хорошо.
И в ответ:
—Хороший мой!..
Кажется, к ним несколько раз хотела прийти Олина кися, но они её со смехом прогоняли, тогда та садилась неподалёку и с холодным вниманием прирождённого охотника следила за их странной вознёй, участливым взглядом провожая оброненные на пол одеяла и подушки.
Только когда люди угомонились, соизволила заснуть и она.
Этот сон…
Он был всегда одинаковым — огромное могучее существо, парящее в облаках. Хотя нет… он сам и был таким облаком, но не безвольно летящим по воле ветра, нет, свободным выбирать путь среди бескрайних просторов небес.
Это было прекрасно, не знать преград, не ведать страха поражения, не чувствовать собственной слабости, это могло продолжаться вечность.
Лететь, лететь… только вперёд!
Сон этот был также бесконечен, как сама жизнь, разве что самую малость короче. Пока однажды не наступал момент наития, удивительного поначалу, завораживающего.
Он был не один в этом мире абсолютной свободы, вокруг него парили такие же безудержные храбрецы, такие же покорители бескрайних небес, как он сам. Вот, одно из существ, насколько похожее на него самого, настолько же и отличное, пронеслось рядом, овеяло его жаром безудержной своей свободы. Он — влюблён, он — обескуражен, он — весь под властью внезапно нахлынувшего на него чувства!
Миг восторженной эйфории всё длился, небесное существо никак не улетело, нет, оно тут, поблизости, также очаровано глядит на него, ищет новой встречи, тянется через пустоту пространства теплом своих мыслей, шепчет что-то…
И радостные мурашки по коже, он тут же кидается вперёд, влекомый неведомым дотоле счастьем, что ждёт его впереди. Вот, вот она, его ласточка, его солнышко, его нежданная, его желанная!
Второе наитие, на этот раз страшное, её — нет, а то, что только что было ею, в единый миг превращается в бесплотный призрак, недоумённо оглядывающийся вокруг, словно не понимающий. Как он сюда попал?!
Снова полёт, снова встреча… всё скручивается в спираль бездумного мельтешения лиц, тел, мыслей и чувств. Он уже не помнит, окружало ли его когда-нибудь нечто иное, не понимает, возможно ли вообще это самое иное. Он просто мчится сквозь пространство по тому же круговороту, что стал его жизнью и пытается… Вспомнить? Понять?
В какое-то мгновение происходит третье и последнее открытие этого странного сна.
Скорченная фигурка человечка внизу, он… нет, она еле видна под сенью облаков, одинокая, провожающая его слепым взглядом, немая, как сама судьба, и такая же неумолимая.
На этом самом месте Рэдди обычно просыпался, в который раз ужасаясь этим актом взаимного узнавания, делая последний отчаянный рывок к предательским небесам, крича что-то в подступающую темноту… Это была его сестра.
Потом он долго лежал на мокрых простынях, следя за постепенно выравнивающимся дыханием, умывался ледяной водой и уходил в лес, слушать тишину. Он никогда не мог вспомнить никаких подробностей странного сна, только почти истёртое из памяти родное лицо перед глазами.
Но на этот раз старый сценарий изменил собственному постоянству.
Тот же круговорот пляшущего хаоса вокруг, та же обречённость, словно отрезанный от всех невидимым пологом, он никак не мог влиться в эту окружающую его жизнь, раз за разом хватаясь за пустоту, которая за секунду до этого была полна от чьего-то взволнованного дыхания. Раз за разом, раз за разом!
И вдруг, что-то невероятное! Он почувствовал, правда, почувствовал что-то! Пусть пока ещё очень далёкое, странное, непривычное и непредсказуемое, но — живое, близкое ему самим фактом своего существования, что же он мнётся, что же он не спешит навстречу своей судьбе?! Помнит прошлые неудачи? Не верит в собственные силы? Да не в этом вовсе дело!
