Рэдди чувствовал веру в собственные силы, веру в другого человека… Только это маленькое уставшее от накопившейся в нём боли существо там, в самом низу. Только оно мешает, даже не глядя туда, он мог чувствовать скорбь, сочащуюся в него снизу. Тень собственной горечи преследовала повсюду, всего солнечного света вместе взятого не хватало, чтобы затопить ледяную дрожь горя, там, далеко, словно раз и навсегда поселилась вселенская сингулярность долгов и обещаний, не выплаченных и не данных лично им, Рэдди Ковальским.
На этот раз всё, абсолютно всё было не так, он не стал убегать, он даже не попытался спрятаться от этой ужасной дилеммы, как привык это делать до сих пор… Он собрался с духом и, сделав прощальный извиняющийся жест, ринулся вниз, навстречу горящему там взгляду.
Пробуждение его, пусть такое же резкое и неожиданное, в этот раз тоже было совсем иным. Голова была ясна, как никогда, тело вовсе не несло в себе следов долгого и мучительного сна, память шаг за шагом выстраивала перед его глазами картины только что оборвавшегося спектакля.
Рэдди провёл ладонью по лицу — ни капли пота, в послушно вспыхнувшем зеркале — ни морщинки на лбу, решимость в глазах и губы, шепчущие что-то в темноту.
Долги нужно возвращать вовремя. Будем считать, что это время наступило именно теперь.
Рэдди как мог быстро оделся, подумал немного, прикидывая расстояние. Сделаем так… Вызванный прямо к дому скаут должен был доставить его в кратчайший срок. Координаты он мог назвать, разбуди его среди ночи. Попроси кто-нибудь Рэдди назвать самое дорогое для него место, он ответил бы не задумываясь — родной дом, пустой «фамильный склеп». Пустой вот уже добрый десяток лет. И там все эти десять лет ждёт его родная сестра, человек, некогда положивший саму свою жизнь ему под ноги.
Настало время вернуть этот неизбывный долг, настало время перестать ценить собственную боль превыше страданий другого человека.
Рэдди неловким нервным движением на ходу распахнул колпак скаута, подставляя горящее лицо прохладному ночному ветру.
Он правда был готов, сны эти здесь вовсе ни при чём.
Просто ему настало время помириться со светлой памятью родителей. И попросить прощения у сестры. Этого ему сегодня было достаточно для счастья.
Он летел не куда-нибудь, он летел домой.
Километры мелькали под ним, призывно дразня душу пилота, в иные моменты ни о чём, кроме полётов и не помышлявшую, но в этот раз его сердце оставалось безучастным к головокружительной скорости, Рэдди жил словно какой-то иной своей сущностью, неспособной восхищаться техногенным адреналином, задумчивой и чувствующей что-то совсем иное.
Этот путь, который он тщился проделать вот уже более десяти лет, он был на самом деле таким коротким! Не успели промелькнуть у него в голове драгоценные крохи мыслей, столь нужные сейчас, не успело отбухать в груди встревоженное сердце.
Вот он, старый дом, такой же, каким запечатлела его непогрешимая память. Тесный кружок высоченных сосен, словно вознамерившихся вовсе скрыть человеческое жильё с глаз. Едва заметная тропинка, ведущая в сторону ближайшего транспортного узла. Всё так же покрыта щебнем, всё так же петляет меж стволов, отсюда, с зависшего на сорокаметровой высоте скаута не разглядеть, всё ли ещё на месте старые их с Эстрой деревянные качели, стоит ли ещё беседка, в которой он так любил сидеть дождливыми ночами и слушать тишину?
Рэдди аккуратно провёл летательный аппарат между огромных, разросшихся на просторе ветвей, положил его на брюхо под одной из семи сосен.
Так, пора выходить.
Шаги эти, и правда, давались нелегко, легко прошелестела открытая дверь — как ножом по сердцу, еле слышно скрипнула ступенька под ногой — как волна воспоминаний, что захлёстывает тебя с головой.
В доме было тихо. Никто не вышел навстречу, никто не отозвался и на его тихий, сорвавшийся голос:
—Кто-нибудь дома?..
Ёкнуло сердце, а вдруг тут, и правда, уже давно никто не живёт? Опоздал?
Рэдди метнулся в прохладную тишину как в омут, нет же, нет! Вот нечаянно брошенная вещь на мамином столике, вот повёрнутый вполоборота стул, словно с него только секунду назад встали, Рэдди чувствовал, в этом оставалась жизнь, жизнь тихая, но тёплая, уютная, домашняя. Такая должна была окружать Эстру, никто другой не может сотворить с бесчувственными предметами такого чуда.
Рэдди остановился посреди гостиной, отчаянно пытаясь остановить мечущиеся мысли, всё было настолько не так, как он планировал…
Вздохнув, он замер на секунду, в который раз прислушиваясь к тишине вокруг, потом развернулся и со всех ног бросился к выходу. Она была там, он чувствовал это теперь всей кожей, всеми нервными окончаниями, всем своим естеством!
Рывок двери, та отчего-то заартачилась, открываясь слишком медленно для его взбудораженного состояния. На глаза помимо его воли навернулись слёзы, он бился всем телом о нечаянную преграду, бился молча — стенания его остались внутри, треск чуть не вылетающей из стенного проёма двери кричал за него.
Они встретились на крыльце родного дома, сестра и брат, люди, ближе которых в тот момент не было во всей Галактике, они некоторое время просто вслушивались в биение собственных сердец.
Встретились, поцеловались, прижались друг к другу.
Два последующих дня они разговаривали, без сна, толком не поев. Они плакали друг у друга на груди, они смеялись над собственной нерешительностью, они гладили друг друга по щекам, мокрым от слёз. Они дарили друг другу маленькие глупости и большие откровения, они были мудры и беспечны.
Они были счастливы, секунда за секундой вновь становясь родными людьми. Она не могла не простить его, он не мог не просить ещё и ещё раз у неё прощения. Любое знание не приходит даром, этот общечеловеческий урок каждый усваивает тогда, когда на то ему приходит время.
Пентарра всё так же летела навстречу тьме, но с этого дня невесомого груза счастья на её первозданно-чистом челе стало чуточку больше.
Они расстались, лишь пообещав друг другу, что скоро встретятся вновь, Рэдди, наконец, забрался в кресло всё ждавшего его скаута, помахал рукой и продиктовал вызубренный наизусть код. Теперь — домой.
—Я люблю тебя.
Оля и Рэдди смотрели в глаза друг другу, она всё поняла без слов.
Минуло несколько тысячелетий с тех пор, как жизнь всего человечества в Галактике в прямом смысле этого слова стала его собственной. Каждый вздох, каждый шаг — всё имело собой целью сохранить чью-то жизнь, десятки, сотни, миллионы жизней колебались на острие его сознания. И каждая его ошибка имела свою чудовищную цену.
Некогда он был обычным человеком, лишь наделённым чуждым, противным самому его существу даром — заглядывать за колючую изнанку пространства, жить в нём не как живут обычные люди, но управлять им ради великой цели. Первый возненавидел свой дар ещё до того, как впервые сумел его почувствовать, прикоснуться к совсем иной, непривычной Вселенной. Возненавидел не просто так — второй стороной этого дара было даже не одиночество, с ним бы он смирился с лёгкостью. Второй стороной его дара было знание. Знание давало ему цель, цель ему придавала силы. Великая цель, великие силы. У всего этого была своя цена. Жизнь каждого из живущих, каждого из нерождённых. И вот эта жизнь порождала в нём одиночество, непостижимое, всеобъемлющее, бесконечное, фатальное.
