А ещё через пару шагов Джону показался и сам посёлок — две темнеющих за снежными вихрями приземистых цепочки зданий, уходящих куда-то туда, в густо-синее теперь марево. Строения больше походили на какие-то склады или ангары, нежели на что-то жилое. Хотя, вот где-то между растущих сугробов мелькнул в подступающих серо-голубых сумерках луч поискового прожектора.
Их ждали. Наверняка это сержант настоял, чтобы сброс был как можно дальше от точки сбора. Ну и ладно. Джону вовсе не холодно, и Джон вовсе не обижается. Преодолевать — так преодолевать. Препятствия.
Луч прожектора смазал их ещё раз по лицу, превращая окружающий вихрь крупных снежинок в сверкающе-непроглядное нечто, однако тут же утвердился где-то в ногах, сузившись до световой тропинки. Кажется, пришли.
«Добро пожаловать на станцию». Голос, что зазвучал в канале, был знаком — кажется, именно с этим человеком пилоты вели переговоры, пока выводили челнок на цель. Ничем особо не примечательный, его можно было легко отличить по какому-то особо глухому тембру, словно обладатель его предпочитал поменьше общаться с кем бы то ни было, каждый раз себя пересиливая перед тем, как произнести слово.
«Идите на свет».
Надо же, у встречающего остались ещё какие-то зачатки чувства юмора, даже в этой глуши. Что за человек здесь может жить? Только последний социопат и неизлечимый одиночка.
Джон тут же нарисовал себе образ косматого небритого и нестриженого варвара, бьющего масс-спектрографом какого-нибудь саблезубого хищника по башке с целью добычи пропитания.
Щель входного шлюза, к которой привёл их отряд прожектор, открывалась нехотя, а вот захлопнулась с большим удовольствием и приличной силой, даже пол дрогнул.
С видимым облегчением перестав слышать не прекращающийся ни на секунду утомительный вой ветра, все потянулись расстёгивать биосьюты, но те отчего-то никак не подавались. На них со знакомым скепсисом смотрел сержант Оденбери. Сам он даже не тянулся к заветной панели, призывно мерцающей на предплечье.
—Куда ж вы собрались, бойцы. Биосфера тут слабая, но не нормализованная, бионейтрализаторов в посёлке не установлено, а дожидаться полной иммунизации мы не станем, здесь мы не так надолго. Живём в биосьютах, пока не поступит другой приказ.
Все молча терпели поношение. Догадаться можно было и самим. Помещение, в которое они попали, явно не было приспособлено под полноценный биологический купол. А значит внутри — то же, что снаружи. Разве что чуть теплее.
С рокотом убралась вторая створка, открывая взгляду спартанский интерьер станции — голый силикатный полимер, стеллажи вдоль стен, на которых в беспорядке свалено какое-то оборудование, к стеллажу небрежно привален актуатор серва-погрузчика, отключённого и имеющего совершенно заброшенный вид. Окна-бойницы почти не дают света, лишь мерцает по периметру потолка вполнакала допотопный люминесцентный канал. Где же хозяева?
Отряд в нерешительности топтался на пороге, только сержант что-то высматривал на полках метрах в десяти дальше по коридору, поминутно зыркая на них глазами из-под лицевого козырька биосьюта. Словно удовлетворившись осмотром, сержант со значением кивнул самому себе, разворачиваясь всем корпусом к ним.
—Отряд, ырр-на! Кандидат Алохаи, доклад!
Оставалось продемонстрировать, что их хоть чему-то учили.
—Сорр, отряд в полном составе к точке сбора доставлен и для заслушивания вводной построен! Расчёт личного состава произведён лично! Боевая готовность полная! Докладывал кандидат в курсанты Службы планетарного контроля Джон Алохаи!
За их спинами знакомо громыхнул переходник.
—Вот вы где.
И голос знакомый — серый, глухой. Хозяева пожаловали.
Отряд продолжала стоять, вытянувшись в струнку.
Чуть шаркающие шаги не спеша обошли их кругом, оказавшись, наконец, в поле зрения Джона. А он недооценил этого парня. Скошенным вбок из стойки «смирно» глазам предстала совсем не здоровяк из анекдотов про фронтир человечества.
При весьма высоком росте и широкой кости эта сутулая фигура отнюдь не производила впечатление мощи закоренелого покорителя природы. Вместо мышц скорее жилы, серая кожа, на обветренном лице, покрытом бледным загаром, глаза не только не проявляли интереса к пришельцам, но были переполнены какой-то нарочитой апатией. При этом он был одет вовсе не в шкуры убиенных животных, а в обычный мешковато висящий биосьют, разве что несколько облегчённый, без элементов полной биозащиты и осточертелого забрала. Видимо, он носил снаружи что-то ещё, но всё это осталось валяться где-то там, в тамбуре, источая заметный запах, с излишней тщательностью воспроизводившийся сейчас внутри их шлемов. Этого полярного жителя отличала от бойцов их отряда лишь какая-то выразительно широкая разлапистая обувь, что сейчас медленно обтекала на пол талым снегом.
И ещё. Местный на поверку оказался не слишком старше них, с сержантом же у него разницы в возрасте было лет пять, если не больше. По голосу этого сказать было нельзя совершенно.
—Отряд, вольно.
Каким космическим ветром этого парня сюда занесло?
Глаза — не видят, уши — не слышат, горящие в ознобе пальцы — не ощущают даже собственной дрожи.
Полное, абсолютное, непередаваемо глубокое и до боли ледяное безмолвие.
С ним можно бороться.
С ним приходится бороться.
В мире, где перестало идти время, где одиночество является важнейшим из атрибутов существования, да что там, оно и составляет всё это существование, человек может не потерять последние крохи рассудка только положившись на осколки былых воспоминаний да на собственное воображение. Постепенно вера в реальность придуманных противников, вымышленных проблем, несуществующих поступков становится единственной опорой, которая не позволяет навсегда потерять то единственно ценное, что, несмотря ни на что, есть у человека: самого себя.
В этом мире ты пришёл ниоткуда.
В этом мире ты идёшь никуда.
Но тот, кто бросит вызов этой безжалостной солипсической вселенной, в которой он нечаянно (а может, и по заслугам) очутился, кто не оставит тех древних заветов бытия, которые, несмотря на их простоту и очевидность, до сих пор малопонятны пусть даже самому мудрому, но случайному человеку, оставшемуся там, кто не разуверится в силах собственного разума, тот…
Лишь тот в этом мире научится жить, забудет раз и навсегда о пределах, навеки оставшихся позади, и будет видеть перед собой не сны воспалённого разума, а новую изнанку мира.
Пусть голую — её просто забыли раскрасить и осветить.
Пусть гладкую — зачем отвлекать от насущного грубостью мироздания.
Пусть беззвучную — голоса могут звучать и в полной тишине.
Нужно только знать, как их услышать.
Диалог:
—Это навсегда?
