Она не стала даже предлагать мне сесть. И я так понимаю, это двойное оскорбление. Ибо я выше ее и по статусу, и по титулу. По всей видимости баронесса собирается размазать меня в грязь. Посконников даже задышал как-то часто плотоядно. Как будто его это возбуждает, хотя… почему как будто? Попадались мне и такие, кто на самом деле испытывает извращенное наслаждение от унижения других людей.
— Как это понимать, Кротовский? — обрушивается на меня Гадюкина, как завуч на нашкодившего школьника, — Тебе что, совершеннолетие в голову ударило? Возомнил себя взрослым? Самостоятельным?
Я молчу. Пока мне возразить нечего. Мое молчание Ядвига воспринимает, как знак слабости. Продолжает давить.
— Ты думаешь, продал дом, и теперь владеешь крупной суммой? Думаешь, можно жить припеваючи? Я тебя расстрою, Кротовский. Твоя фабрика в долгах как в шелках… ну, что молчишь?
Та-ак. А вот теперь пошла конкретика. Ну что ж. Дадим баронессе высказаться до конца.
— Правильно, что молчишь. Сказать тебе нечего. Если не закроешь долги, отправишься на каторгу. Надолго, Кротовский. Скорее всего до конца твоей никчемной жизни. Уяснил теперь положение дел?
Долги… нары… конец никчемной жизни… серьезные заявления. Впервые меня так плющили в восемьдесят седьмом… еще при советской власти… и позже тоже бывало. В девяносто третьем в Магнитогорске… и потом еще…
— Ну что молчим? Вякни хоть что-то вразумительное. Дай понять, что отражаешь сказанное…
— Да он совсем потек, обделался уже, — Посконников хихикает гадливо по шакальи. Его прямо штырит от происходящего. Даже ножками засучил от возбуждения.
— А откуда такие долги? — задаю вопрос.
— Ого! Граф Кротовский удосужился, наконец, поинтересоваться делами на фабрике, — Гадюкина продолжает надо мной глумиться, — Долги, Кротовский, от твоего рода недалекого. Предупреждали папеньку твоего, чтоб не лез, куда не следует. А он лез… все лез и лез. Вот и впал в немилость.
— Папенька его редкий был упрямец. До смешного даже, — Посконников подтявкивает Ядвиге, — Всех привилегий лишился. А все уняться не мог.
Посконников давится каким-то кашляющим смехом. Но мне плевать. Пусть хоть приступ его хватит. Я хочу уяснить для себя обстановку.
— И как потеря привилегий связана с долгами? — задаю новый вопрос.
— Аренда земли, Кротовский… вместе с привилегиями папашка твой утратил освобождение от земельного налога, — Посконников совсем перестал себя сдерживать. Он рад похвастать стараниями своими. Он не пытается скрывать отношения ко мне, к семье, к роду, вываливает, как на духу, — Раз за разом я подавал прошения в апелляционной суд. Я тянул дело так долго, как только возможно. А теперь все. Наконец-то. Последний аккорд. Теперь уже и императорский исковой суд отказал. Отсрочек по суду больше не будет. Ты разорен, Кротовский. Понимаешь?
Посконников хохочет заливисто, как дитя шаловливое. Радуется, что смог довести дело до полной неспособности оплатить счета. Фактически довел меня до банкротства. Ну, с этим я тоже сталкивался. В девяностые банкротили такие крепкие предприятия, что я поверить не мог. А теперь не просто верю, теперь знаю. Схема проста, как коромысло.
— Значит так, — Ядвига повышает голос и бросает на Посконникова неприязненный взгляд. Под этим взглядом поверенный тут же прекращает смеяться, — Сейчас немедленно побежишь в банк и переведешь все деньги на фабричный счет… тебе все ясно? Ты что… куда ты уставился? Совсем умом тронулся?
Ой, да. Засмотрелся что-то на упругие сиськи баронессы Гадюкиной. Замечтался немного…
— А почему всю сумму? — продолжаю спрашивать, как ни в чем не бывало, ибо задавать вопросы — это часть моей работы, — Вроде изначально в договоре было прописано восемьдесят процентов?
— Будет тебе уроком. Чтобы впредь думал, прежде чем сделать глупость, — баронесса откидывается на спинку кресла и кладет ноги на стол одна на другую. Боковой разрез на юбке слегка оголяет мускулистое бедро. Посконников сглатывает слюну, — Не переживай, Кротовский. Совсем без средств к существованию не останешься… если будешь себя хорошо вести…
Ядвига усмехается, в ее взгляде вдруг отчетливо проявляется похоть. Она как бы невзначай кладет руку себе на бедро. Проводит ладонью по ноге, будто бы неосознанным поглаживающим движением. Посконников начинает громко дышать.
— Ну, если тебе все ясно, не смею дальше задерживать, — Ядвига многообещающе едва заметно улыбается уголком рта, медленно проводит кончиком языка по верхней губе, — Принесешь мне выписку из банка… лучше прямо на дом… время позднее… и тогда поговорим… о сумме твоего помесячного содержания.
О как задвинула, гадюка. Как все повернула. Собирается взять меня на содержание… если буду себя «хорошо вести»…
— Да, действительно, время позднее, — теперь начинаю говорить я, — Но я в свою очередь, пожалуй, все же посмею вас немного задержать.
Повышаю голос:
— Матвей Филиппыч!
Дверь распахивается и с треском бабахает об косяк. Деда явно только этого и ждал. Залетает в кабинет на мой зов. Обличающе показываю пальцем на Посконникова.
— Господин поверенный только что признался в умышленном доведении фабрики до разорения, — говорю размеренно, веско, четко проговаривая каждое слово, — Он так же оскорбительно отзывался обо мне, моем отце и о моем роде. Напомните, Матвей Филиппыч, что ему за это полагается?
— Дыба!
Старый слуга подскакивает к Посконникову и отвешивает такого мощного леща, что тот слетает с дивана.
— Давно напрашивался, сученыш…
Поверенный пытается уползти в угол, но деда ловит его за ворот. Следующая оплеуха выбивает из носа кровавые брызги.
— … как ты к Анюте домогался… какие непотребства предлагал…
Кровавые капли из носа Посконникова заляпали пол, диван, стол и даже попали на туфли баронессы. Она старается не показывать вида, но струхнула, гадина. Так что, первый эффект достигнут.
— Матвей Филиппыч, — окрикиваю деду на всякий случай, — Прямо сейчас убивать его не надо… поверенный мне еще понадобится для дачи показаний.
— Кротовский, ты с ума сошел, — Гадюкина делает попытку вернуть ситуацию под контроль. До нее еще не дошло, что контроль ее был иллюзорен.
— Молчать! — прикрикиваю на баронессу и звонко шлепаю ладонью по столу.
Гадюкина отшатывается, сбрасывая ноги со стола, непроизвольно пытается вжаться в кресло.
— На кого работаешь, гадина? — выкрикиваю ей в лицо.
Я умышленно задал вопрос с двойным подтекстом. И попал в десятку. Вон как зрачки заметались… ненадолго заметались. Через пару мгновений она уже вернула самообладание. Но я сразу подозревал, что у нее есть какой-то могущественный покровитель. Иначе не вела бы себя так нагло.
— Я… я…
— Говори, на кого работаешь, или…
