Встаю с кровати, прохаживаюсь по комнате. Нигде не скрипит, не защемляет. Песок не сыпется… и не болит нигде. Сплошной восторг. Я могу дышать полной грудью… без свиста, одышки и кашля.
Так, новоиспеченный Сергей Николаич, делаю себе внушение, в эйфорию впадать не стоит. Сперва надо разобраться, куда меня занесло. Напяливаю костюмчик, сильно напоминающий школьную форму, но другого ничего нет. Распахиваю окно, впуская в комнату теплый почти незагазованный воздух летнего пригорода. Осматриваю перстень, на нем изображен герб с вензелями и… крот что-ли? Ну точно, на полбрюха вылезший из-под земли крот.
Про кротов знаю очень мало, только то, что вредителя хуже крота садовод представить себе не может. Решаю примерить перстень на палец. М-да, «гайка» мне, мягко говоря, великовата. Но не на большом же пальце ее носить. И тут вдруг перстень сам собою ужимается, четко обхватывая безымянный палец.
Обалдеть. Это что сейчас такое было? Магия? А почему бы и нет. Если уж факт попаданства я принял и довольно легко, какой теперь смысл впадать в скепсис? Надо принимать и магию… но перстень сниму пока. Не нужно цеплять на себя магические приборы, не ознакомившись с инструкцией по эксплуатации. Убираю «гайку» в карман, позже разберусь. Хотя уже и так понятно, что магический родовой перстень означает не просто родовитого человека, а очень даже возможно, что и аристократа.
На письменном столе обнаруживаю пару трепаных явно несвежих газет. А мне и такие сойдут. Рука сама тянется к отсутствующему нагрудному карману за несуществующими очками. Черт, старые привычки надо изживать. Очки мне теперь не нужны.
Первая газета — Императорский вестник. Вторая — Светские хроники. Наскоро пробегаю содержание обеих газет, которые обогащают меня цельным, хотя и поверхностным представлением о мире моего попаданчества.
Попал я, как оказалось, в Российскую империю, и по мне это намного лучше, чем какая-нибудь Попуда Новая Гвинея. Правит здесь великий император, он же монарх, он же свет наш батюшка Петр Алексеевич. Судя по паре газетных фото — мужчина видный, высокого роста и даже с характерными усиками вразлет.
Власть дражайшего самодержца держится на двух столпах. Первый — это беззаветная любовь своего народа (тезис довольно спорный), второй столп самодержавия — сильнейший в стране магический клан (и вот этот тезис скорее всего бесспорный). Хотя бы потому, что должности министров, финансистов, силовых блоков занимают братья, дядюшки и прочие кузены императора, носящие фамилию Кречет и входящие в клан Кречетов. Главой клана является сам Петр свет Алексеевич, как сильнейший маг страны.
Откладываю газеты. Сведения ценные, но мне нужно срочно отыскать информацию про собственный род. Ни компов, ни гаджетов в пределах комнаты не видно, что в общем даже радует. От жизни я сильно отстал, а слово «андроид» для меня ругательное. Телевизор я, пожалуй, смог бы включить, только нету здесь и телевизора.
Выдвигаю один за другим ящики стола, и в глубинах самого нижнего нахожу то, что нужно. Личный дневник графа Сергея Николаевича Кротовского, начинающийся со слов: «здравствуй дорогой дневник…». Начало положено. Сходу выяснил, что Сережа был тем еще соплежуем, а также узнал соплежуеву фамилию и титул.
Наскоро просматриваю юношескую «чушь прекрасную», вычленяя цепким наметанным взглядом старого номенклатурщика крупицы полезных сведений о жизни молодого парня, что занимал до меня это тело. Если сказать обобщенно, жизнь у него была не так уж безоблачна, как могло показаться поначалу.
Род Кротовских действительно знатный, но обнищавший, впавший в немилость и фактически выродившийся. После смерти матери Сережа Кротовский остался последним его представителем. В довесок ко всем неприятностям крайнему Кротовскому достался какой-то совсем бестолковый магический дар, какой именно, в дневнике я так и не обнаружил.
Парень психовал, страдал от своей никчемности, в дневнике прямо так и написано «… никчемности», а еще плохо учился и не имел друзей. Весь круг общения ограничивался обществом старого слуги Матвея Филиппыча и его внучки Ани. Картина и без того довольно безрадостная, но последняя страница дневника содержит запись о заключительном добивающем ударе судьбы по юношескому самолюбию:
«12.07 сего года. Мне сообщили, что наш родовой особняк придется продать на покрытие долгов. Это невыносимо. У меня жар и слабость. Лучше б я умер еще тогда…» — когда именно «еще тогда» предпочел бы помереть юный соплежуй, дневник так же умалчивает.
Впрочем, какая разница. В конечном итоге он все же освободил занимаемое тело, позволив занять его мне. Спасибо тебе, Сережа. Как говорится, кому супчик жидкий, а кому жемчуг мелкий. Я с большим удовольствием поживу в этом теле, и даже обещаю не роптать… ближайшие лет пятьдесят как минимум…
— Сергей, — в комнату без стука заходит Анюта, — Обедать… живо.
Фига с-се. А где же «Сереженька»? А обнимашки? В общем-то, дневник пролил некоторый свет на взаимоотношения с Аней, но я рассчитывал на чуть большую теплоту. Видимо, Сереженька ловко играл на струнах души, изображая беспомощность и жалкость… до того ловко, что в итоге все-таки помер… и тем не менее своими закидонами Анюту достал.
Выхожу из комнаты вслед за Анютой, не в силах оторвать взгляда от упругой… ну скажем, походки. Не, я так-то мальчугана понимаю. В восемнадцать лет я бы тоже втюрился в такую кралю безоглядно. А вот сама краля Сережу воспринимает только как младшего и слабого. Скорее даже терпит ради деда, хотя определенные сестринские чувства к нему питает.
Она совершенно не в курсе, что Сережа лелеял к девушке чувства совсем иного рода и изливал их «дорогому дневнику». Признаваться самой Ане даже не помышлял… ну, так оно и к лучшему. Мелкий говнюк домочадцев задолбал и без слезливых признаний.
Садимся за стол, причем я на хозяйских правах усаживаюсь первым на почетное место. Только затем садится деда, за дедой внучка… была бы тут Жучка, наверно, тоже соблюдала бы правила этикета. А что, я только «за». Уважаю наличие дисциплины и субординации.
Анюта разливает половником по тарелкам супчик… супчик, надо сказать, довольно жидкий. М-да, совсем неважно идут дела у последнего из рода Кротовских. После супчика Анюта раскладывает подобие плова на кожистых тощих куриных крылышках. В заключении морс… не, мне-то грех роптать. Я последние десять лет вообще одни каши жрал, но… для древнего графского рода обед не просто скудный, а откровенно постыдный.
— Такие, значит, дела, Сергей Николаич… — после того, как Анюта убрала посуду, деда, он же Матвей Филиппыч набрал в грудь побольше воздуха, будто собирая силы для важного разговора, — …мы с Анютой рады, что хвори своей ты не поддался, но…
— Да вы говорите прямо, Матвей Филиппыч, — подбадриваю деда незнакомым мне молодым голосом.
— Тянуть с домом дальше нельзя. Завтра приедет купец Хоромников. Цену дает справедливую. Делопроизводство на себя берет. Надо продавать, — деда смотрит на меня напряженно, похоже этот разговор он затеял не в первый раз.
