— Нет. Больше не попытаюсь.
— Это почему же?
— Слушай, как там тебя правильно называть…
— Называй графом Кротовским. Это факт, доказанный на суде.
— Как прикажешь… Кротовский… ты уж совсем меня за дрянь беспринципную не держи. Ты дважды проявил ко мне великодушие. Я этого не забуду.
Оп-па. Что-то новенькое. Гадюка способна на чувство блогадорности? Мое удивление Гадюка приняла за сомнение и взялась объясняться.
— Ты мог опубликовать ту статью. И моя репутация в тот же день укатилась бы в яму. Это был верняк. Хоромников просто разуверился бы в том, в чем я так старательно его убеждала. Но ты позволил мне сохранить лицо. Это был риск для тебя, но ты на него пошел.
Честно сказать, сам я не считал публикацию статьи оптимальным ходом. Униженная, оскорбленная баронесса опасней, чем баронесса чрезмерно самоуверенная и самодовольная, но этот довод я приводить, пожалуй, не стану.
— А сегодня ты отказался передавать мое дело в суд, — Гадюка даже потрясла головой, видимо, до сих пор не в силах в это поверить, — Моя вина даже доказательств не требует. Там ты на полную смог отыграться. И показания Посконникова бы в ход пустил. Ты мог меня уничтожить, Кротовский. Почему ты этого не сделал, черт бы тебя побрал? Объясни мне.
И вот что мне ей ответить? Напомнить, что я здесь чужак без году неделя, совершенно не знающий законов этого мира? И что интуитивно последовал намеку адвоката? Не, промолчу многозначительно.
— Кротовский, мы приехали, — сообщила Гадюкина, выводя меня из задумчивости, — Что дальше?
Глава 23
— Дальше?.. дальше, я надеюсь, ты позовешь меня к себе в гости.
— Тебе не обязательно получать мое приглашение, достаточно просто приказать.
— А я бы все же предпочел, чтобы ты меня пригласила.
— Как скажешь, приглашаю тебя в гости. Доволен?
— Почти… только обещай, что не будешь меня травить.
— Смеешься, Кротовский? Я и так тебя боюсь до дрожи в коленках… не веришь? Не верь… или ты… теперь поняла. Намекаешь на вассальную присягу…
Я даже близко не мог намекать на то, о чем не имею понятия. Но возражать благоразумно не стал. А Гадюкина достала перстень с изображением змеи, надела на палец и приложила руку к сердцу:
— Я, баронесса Ядвига Павловна Гадюкина, присягаю на верность графу Кротовскому и его клану. Клянусь ему в верности в делах и помыслах. Клянусь во всем быть опорой, а если понадобится, встать на его защиту, не щадя репутации своей, добра своего и жизни своей.
Может, мне показалось из-за солнечного блика, но как будто сверкнул ее перстень переливчатым светом и пошевелилась изображенная на нем змея. А следом и мой перстень блеснул в ответ, как бы принимая присягу. Хуягия, как сказал бы старый крот. Мне пока совершенно непонятны все эти тонкости. Раньше баронесса в клане числилась, но никакой присяги явно не давала. А теперь еще и присяга… надеюсь, это что-то значит.
— Вот теперь я совсем доволен, — сообщаю бодро, постаравшись не выдать сомнений.
Гадюка заперла машину, и мы пошли к ней домой.
— Надо будет сигналку тебе потом поставить. А то боязно во дворе оставлять такую навороченную тачку, — мой рачительный ум уже начал рассматривать ее авто, как часть кланового хозяйства.
Зайдя в квартиру, первым делом интересуюсь, есть ли у баронессы ванная комната. Она, разумеется, есть, с большой белой ванной, и в кранах течет как холодная, так и горячая вода.
— Отлично, тогда набирай мне ванну, будешь меня отстирывать и отмывать от тюремного амбре.
— Что касается стирки, позвоню вниз, — усмехается Гадюка, — Чтоб кого-нибудь прислали за твоей одеждой… ну а отмывать… деваться некуда, придется отмывать.
Она набрала мне в ванну воды и, когда я разделся, отнесла мою одежду за дверь и кому-то передала. Затем вернулась в ванную комнату и взяла в руки мочалку и мыло.
— Гадюка, ты же костюмчик свой ухайдакаешь.
— Ну извини, Кротовский, специальной одежды для твоей помывки у меня нет.
— Тогда просто раздевайся, — просто сообщаю ей и добавляю в шутку, — Но кружевной фартучек не помешает.
— Как прикажешь, — серьезно отвечает Гадюка и выходит из ванной.
Я хотел ей крикнуть, что могла бы раздеться и здесь, но не успел. Через минуту вернулась уже раздетая, держа в руках фартук, какой носят домработницы.
— У меня тут девка ходит убираться, — говорит Гадюка, — Кружевов на нем, правда, нет…
— Сойдет, надевай.
— А туфли? Туфли снимать?
— Как хочешь. Можешь, не снимать. Но если они потом станут влажными, претензии не ко мне.
Гадюкина начала меня намыливать. Фартучек быстро пропитался водой и прилип к ее телу.
— Кротовский, расставь немного коленки, — от горячего пара, идущего от воды, на лбу у нее выступила испаринка, — Я тебя там тоже намылю.
— Ради такого дела я готов подняться в полный рост.
Поднимаюсь на ноги, Гадюка мылит и «там тоже»
— Понежней, Гадюка… вот так… уже лучше… а вот так еще лучше… воду смой с него, а то мыла наглотаешься…
Через час я был отмыт и почти отомщен. Припомнил Гадюке все, что она вытворяла со мной в тюремной камере. Мою одежду еще не вернули, поэтому накинул Гадюкинский халатик, переместился в ее спальню и развалился на мягких перинах. Красота.
Гадюка притащила поднос с кофе и булками. Я бы съел чего посущественней, но и то неплохо. Ей я разрешил снять мокрый фартук, теперь она полностью голая, стоит передо мной чуть не постойке смирно.
— Присаживайся, чего ты из себя служанку безродную изображаешь.
— Может, мне так хочется. Чего ты, Кротовский, не понимаешь? Ладно, присяду… даже кофе с тобой выпью.
М-да. Гадюка у нас та еще любительница ролевых игр. Причем, она любит так, чтобы поострее… чтобы с перчиком…
— Что-то мне надоело тебя все время Гадюкой называть. Может, лучше уж по имени?
— Я ненавижу свое имя.
— О как. Ну давай придумаем тебе другое.
— Не нужно ничего придумывать, в детстве мне дали тайное имя… Ева.
— Красивое имя.
— Согласна.
Она подсела ко мне поближе и начала водить пальцем мне по груди и по плечам.
— Ты так окреп, — сказала она, — Раньше хилый был. А теперь такие мускулы.
Походы в межмирье даром не проходят.
— Расту потихоньку… Скажи мне, Ева.
— Спрашивай.
— Как так вышло, что никто, даже Филиппыч, не знал, что ты состоишь в клане Кротовских?
