– Нет, разумеется. Но вам не следует меня об этом спрашивать.
Она запомнит совет. Потому что положение и так становилось все запутаннее, а после этих объятий и поцелуя она почувствовала опасную тенденцию отвлекаться, несмотря на данную себе клятву.
– Не буду. Идемте. Я хочу поработать над вашим лицом, пока светит солнце.
Когда они дошли до руин, он снял камзол и бросил его возле мольберта. Ее сестры в данный момент, вероятно, опустошали мастерскую, приводя в негодность кисти и разбрасывая альбомы для эскизов.
Раньше сама мысль об этом привела бы ее в отчаяние. Она экономила каждое пенни, заработанное на портретах, чтобы иметь возможность покупать принадлежности для рисования и живописи. Но если они оставят ее в покое следующие два дня, необходимые для того, чтобы закончить портрет и… познать Закери Гриффина, она все им простит. В конце концов, они останутся в Уилтшире с их Мартинами Уильямсами и Питерами Редфордами, а она будет в Вене, осуществив свою мечту.
– Вот так? – Он поставил ногу на поваленную колонну.
Она сверилась с наброском.
– Правую ногу отставьте назад на восемь дюймов, а левую отодвиньте примерно на четыре, – ответила она, прищурившись.
– Так лучше?
– Да. А теперь немного приподнимите голову и смотрите вдаль через мое плечо, чтобы я могла написать ваши глаза.
– Горизонт за вашим плечом довольно скучный. Почему мне нельзя смотреть на художницу?
Потому что если он уставится на нее и будет так смотреть весь день, его лицо станет похожим на миску с пудингом.
– Потому что я не ваше владение. Смотрите туда, куда я сказала.
– Все, что я вижу, – это какой-то пень и птицу, клюющую жучка.
– Хорошо. Сосредоточьтесь на жучке. И расслабьте рот.
Она взяла тонкую кисть и дотронулась ею до щеки, чтобы убедиться, что она чистая и сухая.
– Я думал, что вы будете писать мое лицо, а не свое.
– По-моему, вы смотрите не на жучка.
– Жучка уже съели, а вы мне более интересны. Кэролайн наконец оторвалась от картины и увидела, что он все еще изучает ее лицо с таким вниманием, что у нее кровь прилила к щекам. Неудивительно, что в светской хронике его имя всегда было связано с какой-либо девушкой на выданье – во всяком случае, так говорила Энн.
– Закери, пожалуйста, взгляд на пень.
– Хорошо. На пень.
– И не хмурьтесь.
– Но птичка оставила подарочек.
Губы Кэролайн помимо воли дернулись, вопреки ее решимости не думать о всякой чепухе.
– Значит, придется сосредоточиться на подарочке.
– Я не собираюсь целый час смотреть па птичьи подарочки.
Она не удержалась и хихикнула.
– А ради искусства?
– Нет. Только ради Кэролайн Уитфелд.
У нее вдруг задрожала рука, и ей пришлось тряхнуть кистью, чтобы унять дрожь.
– Прекратите, или вам придется стоять всю ночь.
– Хорошо. Только не назовите картину «Лорд Закери Гриффин рассматривает птичьи подарочки».
– Обещаю.
Он снова принял нужную позу, и она смогла сконцентрировать внимание на его лице. Ей нравилось выражение его лица—уверенное, немного насмешливое, немного загадочное и даже чуть порочное. А о том, что в этой порочности виновата она, никто никогда не узнает. Если ей удастся схватить это выражение, месье Танбергу ничего не останется как принять ее в ученицы. Ведь «Мона Лиза» притягивает внимание зрителя именно своей загадочной улыбкой.
После сорока минут непринужденной болтовни – от бальных платьев до Леонардо да Винчи – Молли вдруг громко всхрапнула и свалилась с каменной скамьи.
– Молли? – позвала Кэролайн.
– О! Да, мисс Уитфелд. Я, наверное, на минуту заснула. Простите меня.
– Ничего страшного. – Кэролайн решила не ругать Молли, а то она больше не будет спать или Барлинг заменит ее на более бдительную служанку. – Принеси, пожалуйста, мне и лорду Закери по стакану лимонада, а себе – что-нибудь перекусить.
– Да, мисс Уитфелд.
Кэролайн, набрав на кисть краски телесного цвета, легким мазком обозначила мочку уха Закери, которая была видна из-под его темных волос. Но когда она опять на него посмотрела, она чуть было не выронила кисть.
– Что вы делаете? Вернитесь на место! Он и не думал ее слушаться.
– Я решил воспользоваться отсутствием вашей внимательной служанки, чтобы поцеловать художницу.
– Я же сказала, что мне нужно закончить ваше лицо сегодня, – возразила она.
Он обошел ее.
– Я выгляжу великолепно. А это что?
– Это рот.
– Мой рот выглядит совсем по-другому.
– В данный момент я его не вижу, так что придется подождать.
Его критика не имела к ней никакого отношения. Она еще не дошла до рта – он был лишь обозначен карандашом и полоской розовато-коричневой краски.
Легким прикосновением пальцев он отвел с ее шеи прядь волос, и она замерла. А когда на месте пальцев оказались его теплые губы, она выронила кисть.
– Зак…
– Ш-ш. Я демонстрирую свои губы, чтобы вы поняли, как нужно писать мой рот, – пробормотал он, не прекращая целовать.
Если бы она это понимала, она бы уже была голой. А пока… Ловкие пальцы уже стягивали платье вниз по одному плечу, а губы следовали за ними.
Кэролайн начала понимать, почему поэты сравнивают сексуальный экстаз со смертью. Если он только своими губами, ласкающими ее шею и плечи, может заставить почувствовать такое – это может убить ее.
– Не надо, пожалуйста. Его лоб уперся ей в плечо.
– Извините. Этот пень вызвал во мне какие-то фантазии.
Она фыркнула и воспользовалась моментом, чтобы немного восстановить равновесие.
– Я надеюсь, что вы считаете меня немного лучше, чем гнилое дерево.
Он рассмеялся:
– Господи, Кэролайн. Девственницам не положено говорить такие вещи.
– Разве? А почему?
– Потому что вы можете напугать нас, практичных мужчин. – Поцеловав в последний раз ее в плечо, он вернул платье на место. – А мне будет позволено посидеть на моей колонне, чтобы выпить лимонад?
На дорожке показалась Молли. Так вот почему он опомнился. Надо запомнить, что у него очень тонкий слух.
– Конечно. И я сяду рядом.
– Отлично. Я предпочитаю закусывать кислое конфеткой.
Она хотела было возразить, но Молли уже подошла к ним и подала обоим по стакану лимонада.
– Вы не выбились из графика из-за того, что я вас отвлек? – уже более серьезно спросил он.
