–Что?
–Буревал. Вывороченное с корнем дерево. Всем известно, что нельзя спускаться в воронку. Дерево может выпрямиться, и воронка захлопнется. Такими страшилками пугают детей в детстве. Я не верила, что такое может быть в жизни.
–Он жив,– сообщил коллега,– я нашел у него пульс.
–Это невозможно.
Патрульный поднялся на ноги и, ухватившись за ствол, попытался его сдвинуть.
–Должно быть, в почве или вокруг корней остались воздушные проходы, раз он до сих пор не задохнулся… Черт его знает. Мы должны как можно скорее убрать это.
Они приложили все силы, чтобы сообща отклонить ствол назад. Дерево было старым, поломанным во многих местах, самые мощные ветви его были отпилены, но оно все равно сопротивлялось, не давая себя сдвинуть. Казалось, дерево снова крепко вцепилось корнями в землю.
–Как такое возможно? Ведь еще совсем недавно оно лежало на боку.
–Думаю, там образовалась пустота. Нечто вроде вакуума.
Эйра упала на колени и принялась рыть землю, пытаясь добраться до его лица – по положению стопы она поняла, что он лежит лицом вниз. Где-то рядом затрезвонил телефон коллеги, он рыл землю с другой стороны.
–Они не могут доставить сюда лесопогрузчик. Вроде как запрещено… Риск пожара. Нельзя тащить в лес крупногабаритную технику, малейшая искра может снова все поджечь…
–Черт возьми, ну тогда скажи им, чтобы взяли с собой пожарную команду!
Она добралась до чего-то мягкого. Рука. Она была совсем вялой и безжизненной, но Эйра все равно обхватила ее. Рука была теплой. Большой и мягкой. Пульс быстрый и едва заметный, но он был. Она нащупала на запястье наручные часы, убрала еще немного земли.
Часы, способные показывать направление света и давление воздуха.
–Это он,– сказала она,– это его часы.
Потом они копали, откидывая землю горсть за горстью, пока вдалеке в лесу не послышался ревущий звук мотора, а наверху над их головами не завис вертолет «Скорой помощи».
Эйра сидела одна в рабочем кабинете с видом на железнодорожные пути, пока день незаметно склонялся к закату.
Под ногтями у нее до сих пор была земля.
Им все-таки прислали одну маленькую лесохозяйственную машину, чтобы ухватить и поднять дерево. Сейчас Улоф Хагстрём находился в Университетской больнице города Умео. Он так и не пришел в себя. Врачи констатировали вмятину на голове и внешнее кровоизлияние в мозг и теперь готовились к операции. Были и другие повреждения, в том числе сломанные ребра и кровь в легких. На вопрос, выживет ли он, врачи не сумели дать уверенного ответа.
Параллельно к расследованию убийства прибавилось еще одно новое дело, и теперь все силы были брошены на расследование поджога.
Скоро будет двенадцать часов, как она на работе, плюс ночной выезд на место пожара, но кто-то же должен был собирать и анализировать поступающую информацию, находить противоречия, и ГГ возложил эту обязанность на нее, или скорее она сама предложила ему свою помощь. Что, в общем-то, одно и то же.
Стоящий перед ней стол был завален аудиозаписями и рукописными протоколами допросов.
Три человека. И все из одной семьи.
Словно в скальной породе пролегла трещина, и горные массивы разошлись в стороны, отделившись друг от друга.
Голос Патрика в ушах.
–Вы ошиблись или перепутали его с кем-то другим. Мой отец никогда бы не сделал ничего подобного. Вы чертовски сильно ошибаетесь. Так вот чем на самом деле занимаются наши доблестные органы? Вот, значит, какая у вас здесь, в глуши, полиция? Теперь-то я понимаю. Собрали здесь кучку отбросов, которые больше нигде не могут найти себе работу. Адам Виде, говорите? Да кто это, черт возьми, такой?!
И следом грохот, как будто что-то упало или сломалось.
Невозмутимое спокойствие Боссе Ринга составляло разительный контраст с возмущением Патрика. Голос коллеги был наполнен теплом и дружелюбием, в нем присутствовали даже отеческие нотки, которых Эйра прежде никогда от него не слышала.
–Вы заметили что-нибудь необычное, когда приехали к родителям? Какое настроение царило в доме? Вы когда-нибудь замечали в вашем отце склонность к насилию?
Голос Патрика звенел как натянутая струна, на октаву выше, чем когда они разговаривали с ним в прошлый раз. Все было как всегда, уверял он. Разве что вышла небольшая размолвка между Софи и его матерью по поводу детской одежды или что там у них теперь.
–Что делал отец, я, честно говоря, не помню. Он в таких случаях обычно уходит. Потом мы сидели на веранде и пили пиво. По-вашему, именно так ведет себя человек, прикончивший своего соседа, это вы хотите сказать? Да это же просто бред сивой кобылы!
Следом продолжительная тишина. Это коллега Эйры дал Патрику прочесть, за что был судим его отец.
Снова грохот. На этот раз от стула, который упал, когда Патрик вскочил.
–То есть матери вы тоже сейчас это рассказываете? Да как, черт возьми, она смогла бы жить с этим?
Теперь его голос звучал так, словно он с трудом, по капле, выдавливал из себя слова, как будто выкручивал тряпку, которая и так уже почти сухая.
–Те, кто это сделал… Чьи имена здесь стоят… Их нужно засадить обратно в камеру, а ключ выбросить. Таких нельзя выпускать…
Пауза. Должно быть, сообразил, что тогда и его самого на свете не было бы.
–Ах ты дьявол, каков подонок. Как представлю его с мамой… Не понимаю, как я этого не разглядел. Человек не может так сильно измениться, это невозможно, он такой, какой есть. Хотите сказать, что он мог убить старика за это…
Звук поскрипывающих половиц. Это Патрик принялся расхаживать взад-вперед по комнате.
В памяти Эйры еще свежи были слова Мейан о том, что она все простила и со всем примирилась. А как она настаивала на том, что ее муж теперь совсем другой… Эйре вспомнилась одна почитаемая поэтесса, чей супруг был известным любителем домогаться до женщин. В конце концов его осудили за изнасилование, а его супруга неистово защищала его на суде и обвиняла восемнадцать женщин в даче лживых показаний.
Она отмахнулась от этой мысли. На этот раз все немного по-другому. Каждый случай по-своему уникален, каждый человек должен быть допрошен и выслушан. Каждая правда идет вразрез с другой.
–А я-то еще привез сюда детей…– это были последние слова Патрика, прежде чем запись разговора прервалась.– Чтоб я сделал это еще хоть раз – да ни в жизнь! Это я просто так говорю.
Эйра перешла к допросам Трюггве Нюдалена, которые лежали отпечатанные у нее на столе. Слышать их она уже слышала, но вот увидеть то же самое на бумаге – совсем другое дело. Здесь не было долгих пауз. И она могла пропустить затянувшуюся часть, где он объяснял, что случилось почти сорок лет назад. Как он то и дело начинал плакать, винил самого себя за то, что втянул в это дело свою семью, за то, что его сыну стало обо всем известно. Он так долго жил в страхе. А потом настал день, когда кто-то окликнул его по имени в магазине скобяных товаров, и он удрал оттуда. И все же бывали моменты, когда он мечтал именно об этом. Теперь ему даже из-за такой мелочи, как винтик или болт, приходится ездить за две мили в Крамфорс. Он не должен был никогда заводить детей, так было бы гораздо лучше.
