–И что это значит? Что я должна забрать его? Не выйдет.
–Нет-нет, я только имела в виду, что все следственные процедуры окончены. Это означает, что вы можете начинать планировать погребение.
–Мы? Кто это «мы»?– Ингела Берг Хайдер повысила голос – уровень стресса в нем явно зашкаливал.– Я даже не знаю, как он хотел, чтобы его похоронили. Не думаю, что он ходил в церковь, он не был верующим… Да и кто придет?
–Нет никакой спешки,– заверила ее Эйра.– Если вы свяжетесь с похоронным бюро, то они возьмут все заботы на себя.
Но Ингела, казалось, ее не слушала.
–А хозяйка съемной квартиры Улофа названивает мне почти каждый день и грозится снести все его вещи на свалку, если я не приеду и не заберу их, а потом присылает мне счет. Да куда я дену его вещи? У меня даже машины нет! А с другой стороны, вдруг он очнется, а все, что у него было, окажется выброшенным на помойку – кого тогда он, по-вашему, станет проклинать?
Ингела прерывисто дышала, расхаживая взад-вперед по коридору. Мягкие ковры заглушали звук ее шагов.
–Не понимаю, почему Улоф не убрался оттуда? Почему остался в месте, где все его ненавидят?
–Мы собирались заехать к нему и еще раз допросить, но из-за большой занятости не успели. Я сама не знаю, почему он остался.
–Человека тянет обратно к его корням,– проговорила Ингела.– Пытаешься все бросить, но не выходит. Уезжаешь за полсотни миль и строишь свою жизнь на новом месте, хорошую жизнь, скажу я вам, у меня есть работа, у меня есть дети, все в полном порядке. Я взяла девичью фамилию моей матери – Берг, я вышла замуж за Хайдера, я вылезла из этого дерьма. Вот здорово-то! Так мне казалось. А теперь на меня свалились похороны и сожженный дом, мой брат находится в коме в Умео, и все дергают меня и мучают пустыми разговорами, страховое общество запрашивает бумаги, а его вещи собираются вышвырнуть на свалку, и я до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что моего отца больше нет в живых – просто не получается. Я так редко думала о нем, пока он был жив.
Эйра закрыла приложение, которое выискало еще одну кандидатуру.
–Я сейчас в Стокгольме,– сказала она.– Я возьму напрокат машину и сама отвезу вас туда.
Ингела Берг Хайдер ждала на парковке перед зданием телецентра. Эйра никогда бы ее не узнала, если бы в своем время не видела ее собственными глазами. Все же в ней осталось что-то от той семнадцатилетней девушки, за которой она подглядывала из-за кустов еще ребенком.
Выкрашенные в черный цвет волосы, стильная короткая стрижка, пиджак мужского покроя с оранжевым шарфом на талии. В ушах покачивалась пара серег в форме гитар.
–Но я все равно не знаю, что мне делать с вещами,– сказала Ингела.– Мы живем в трехкомнатной квартире. Площадь кладовки – два квадратных метра. У меня просто нет для них места!
–Ничего, на месте разберемся,– успокоила ее Эйра и ввела в навигатор адрес Улофа Хагстрёма, или, точнее, его бывший адрес.– Посмотрим, что лучше забрать сейчас, а с чем еще можно повременить. Думаю, нам удастся договориться с хозяйкой квартиры.
–Я не видела его с тех пор, как ему было четырнадцать,– призналась Ингела.– Большинство моих знакомых не знают о том, что у меня есть брат.
Они выехали на Вальхаллавэген и покатили в северном направлении, пробираясь в шумном потоке уличного движения в «час пик». Радиостанция была настроена на волну, по которой передавали музыку в стиле блюграсс с американского Юга. Перед тем как покинуть номер, Эйра лишь слегка сполоснулась над раковиной и снова надела ту же рубашку. Про возможные свидания она уже забыла.
Сразу после Норртулла движение резко встало. Здесь, южнее, солнце садилось быстрее, отражаясь в бесконечной веренице машин. Эйра рассказала о состоянии Улофа, о том, что говорят врачи, о неопределенности их прогнозов. Они вычистили свернувшуюся кровь из легочной полости и вокруг печени, но на боль он по-прежнему не реагирует.
Они продвигались вперед со скоростью улитки.
–Чем занимается Улоф или, точнее, чем он занимался до того, как все это случилось?– спросила Ингела.
–Вы имеете в виду, кем он работал?
–Я ничего не знаю о своем брате. Папа оборвал с ним все контакты, но когда родители развелись, мама начала писать ему письма. Но Улоф ни разу на них не ответил. Когда она заболела, я разыскала его адрес. Но он и тогда не откликнулся, даже на похороны не приехал.
–Он перегоняет из сельской местности машины,– сказала Эйра,– которые торговец тачками находит на сайте объявлений и перепродает с выгодой для себя в большом городе. Нелегально, конечно. Какой-либо настоящей профессии у него, кажется, нет.
Они вышли на продавца машин через список входящих звонков. Тот сперва рвал и метал и требовал назад свою тачку, но когда понял, что речь идет об убийстве, сразу сделал вид, что он и слыхом не слыхивал ни о каком «Понтиак Файерберд».
–Как он сам?– спросила Ингела.
–Улоф?
–Да, вы же встречались с ним. До того как он оказался в больнице.
–Сложно сказать. Ситуация была экстремальной,– Эйра попыталась припомнить свое первое впечатление, когда она приблизилась в то утро к роскошной тачке перед домом Хагстрёма, но все, что сумела вспомнить, это чувство дискомфорта. Осознание того, что он сделал.
И потом, у реки, когда они нагнали его, это его странное спокойствие.
–Замкнутый,– наконец проговорила она,– у меня было такое чувство, словно мне до него не достучаться. Растерянный, но это было неудивительно. Думаю, ему было страшно.– Она подумала о его рослом теле, но ей оказалось трудно подобрать для него правильные слова.– Он говорил о лодке, которая лежала на берегу.
–Я помню. Я помню эту лодку.– Ингела посмотрела в окно. Мимо медленно проплывал парк Хага с его рослыми дубами. Она замолчала и молчала довольно долго. Пиликанье скрипок сменилось спокойной мелодией, чистый голос пел о том, чтобы зайти в реку и помолиться.
–Мы, бывало, гребли на ней вдоль берега, где мелко. Выслеживали бобров или просто катались. Я помню, как из воды росли деревья, но не помню, как он выглядел, когда мы были детьми. Ну, разве это не странно?
Движение возобновилось. Они миновали многоэтажки, выстроенные по программе «Миллион»
[10], и протянувшуюся полоску зелени природного заповедника Йервафельтет.
–Единственное, что во мне остается, это ощущение присутствия. Ощущение, что вот мой брат был там, а потом его не стало. Я ругаюсь на него, но только мысленно, самого его я не вижу. Чертов придурок, дрянь, сволочь, не трогай меня и прочее. Как еще, черт возьми, я должна была реагировать, мне же было всего семнадцать. Я ничего не понимала. В школе все на меня пялились, хотели знать подробности – неужели он и на меня заглядывался? Помню, как отец разгромил его комнату и увез его вещи. Выбросил все, что ему принадлежало. Я не знаю, как долго это продолжалось. Бессмыслица какая-то.
