—С лёгким паром!— произнесла я, выставляя тарелки.
—Спасибо,— невесело сказал он, усаживаясь за стол.— Выглядит неплохо.
—И должно быть вкусно.
—Должно быть? Ты не пробовала?
—Вообще-то, нет,— честно призналась я в промашке.— Забыла.
Сегодня я забывала даже об элементарных вещах, хотя раньше не понимала, как можно не пробовать свою стряпню в процессе приготовления. Я поймала себя на глупой и грустной улыбке — так всегда, а вернее раньше, делала мама, словно ей было абсолютно всё равно, чем питаться…
—Ну, ничего, сейчас попробуем,— сказал папа и принялся размазывать соус по спагетти.— Приятного аппетита.
—И тебе приятного аппетита.
Хотя, какой там аппетит?
Сегодня утром я лишь попила кофе. Но желудок совершенно не просил пищи и даже ожидал её с каким-то отвращением, раздумывая — принимать или не принимать. Наверное, я рисковала довести себя до анорексии. Одежда давно болталась на мне, как на вешалке, а руки и ноги напоминали обтянутые кожей кости.
Придётся заставлять себя есть.
Я взяла вилку и, копируя папу, тоже стала бездумно водить ею в соусе, однако отправить еду в рот так и не смогла. Желудок скрутило в крепкий узел, но вовсе не от голода. Скорее, меня гложило чувство дискомфорта. Я думала, что испытаю удовлетворение, порадовав отца ужином, но радости на его лице не появилось. Он так же механически ковырялся в еде, как и я, но не ел, крепко задумавшись о чём-то своём.
—Что-то ты долго…— сказала я, нарушив затянувшееся молчание.
—Что?— непонимающе переспросил он, оторвав взгляд от тарелки.
—Долго был в душе,— пояснила я.— Уже почти стемнело.
—А? Да…— папа неловко повёл плечами и отвёл глаза.— Поплавал немного… Хотелось расслабиться.
—Я тебя понимаю,— отозвалась я.— Извини.
—За что?
—За то, что доставляю тебе лишние проблемы. Тебе их и так хватает.
—Ты не виновата…— пробубнил он еле слышно.
Я замялась, не зная, что ответить.
Эту тему мы ещё не поднимали, и было неудивительно, что папа вёл себя так странно. За последние дни я насмотрелась на него всякого: грустного, задумчивого, расстроенного — все эти эмоции казались логичными и их можно было понять. Но почему он испытывал неловкость? Потому что не смог предотвратить то происшествие? Подобная мысль уже возникала, но я чувствовала, что она не совсем соответствовала действительности. Почему папа не разговаривал со мной об этом? Неужели ему не хотелось выяснить, что на самом деле случилось с его дочерью? Для полиции существовала официальная версия, но разве он в неё поверил?
Отец, словно услышав меня, посмотрел то ли с жалостью, то ли с волнением. Он будто ждал или хотел что-то сказать, но никак не решался. Быть может, то, о чём доктор сообщил ему в кабинете — что я всё-таки унаследовала так называемую болезнь своей матери и меня поместят в психушку? Но в этом случае я бы не попала сегодня домой…
Что же тогда?
Чем папа был так обеспокоен?
Я не знала ответа.
Иногда мне очень хотелось научиться читать чужие мысли, ведь многое в жизни стало бы простым и понятным. Жаль, что это было невозможно…
Невозможно?
А у Елизара получалось. Он не просто угадывал, он мог ответить на все мои невысказанные вопросы. На которые считал необходимым, конечно. Но всё равно это означало, что данная способность была кому-то доступна, так что являлась не такой уж и невозможной. Пора было привыкнуть, что границы возможного и невозможного теперь стремительно размывались. С каждым новым днём мир вокруг меня всё больше напоминал сахарные декорации, которые таяли под светом софитов, капая на сахарный пол и оголяя…
Нет, этого я ещё не видела. И боялась даже предположить, что там могло проявиться.
Я подняла глаза на отца. Тот по-прежнему самозабвенно ковырялся в тарелке с уже остывшими и ни на гран не уменьшившимися спагетти. Прошло минут двадцать с тех пор, как мы сели за стол, но ни он, ни я до сих пор не притронулись к еде. По его виду можно было сказать, что для папы этот ужин являлся такой же печальной необходимостью, как и для меня. Что ему хотелось уйти и запереться в спальне, но он не мог себе этого позволить и вынужден был официально составлять мне компанию.
—Ты не попробуешь?— я сделала вид, что удивилась, хотя на самом деле не находила в его поведении ничего удивительного.
—А?— встрепенулся отец.
—Ты не ешь. Я не подсыпала отраву, честно,— попыталась я пошутить, но папа не отреагировал.
—А, да. Я…— он как-то нерешительно на меня посмотрел, но после секундной паузы снова опустил глаза.— Не знаю…
Меня почему-то удивил его взгляд.
Самый обычный взгляд, который я много раз видела за свою короткую жизнь, однако сейчас в нём появилось что-то другое. Мне всё настойчивее казалось, что это была не простая неловкость или задумчивость. Теперь я была уверенна, что папа хотел со мной о чём-то поговорить, но никак не решался. И подобные подозрения росли в душе как на дрожжах, отравляя и без того ядовитый воздух в маленькой квартире.
—Что сказал Лазаревский?— набравшись смелости, всё-таки спросила я.
И одновременно испытала облегчение. Я словно разорвала натянутую плёнку, разделявшую нас и державшую на расстоянии друг от друга. Словно, наконец, проникла в его пространство, надеясь, что это поможет нам найти взаимопонимание. Пора было узнать неизбежное. Лучше сегодня — так у меня останется несколько дней, чтобы подготовиться и собрать вещи… Но отец молчал, претворившись, что не услышал вопроса. А потом отправил в рот первую порцию спагетти, пытаясь выстроить из них разрушенную мною преграду.
Я терпеливо дождалась, пока он прожуёт.
—Вкусно,— только и произнёс папа.
—Так что сказал Лазаревский? Я вменяема? Меня не отправят в больницу?— повторила я свой вопрос.
—Ты знаешь, что Варе стало хуже?— вместо ответа спросил он.
—Знаю,— решила я поддержать его тему.— Слышала, когда выходила из кабинета.
—И ты была у неё?
—Нет, мне же нельзя…
—Ты была у неё,— вздохнул папа, положив вилку.
—Да…— теперь я виновато опустила глаза.— Но как ты узнал?
—Я попросил установить в палате камеру, чтобы наблюдать за её состоянием.
Я почувствовала себя, словно воришка, пойманная с поличным. Досада, разочарование и страх получить наказание — целый букет эмоций расцвёл в душе за сотые доли секунды и ударил в голову. Я не знала, куда мне деться. Щёки тут же запылали от стыда, и я пожалела, что волосы сейчас были собраны в хвост — так хотелось спрятаться хотя бы за ними. А я-то думала, что мой поступок останется незамеченным. Но, оказывается, о нём узнали в ту же секунду, когда я открыла дверь в мамину палату.
