–Это ты виноват,– выдохнул Бехтерев.– Ты о чем думал, когда изобретал водку?
–Действительно… О чем же я тогда думал? О диссертации, о науке.
–Подумал бы лучше о нашем ученом брате. Ему же пить твои градусы. Кстати, лекарства от этого зелья нет. Я искал. Тяжело он бежит…
Прохожие расступались перед марафонцем, иначе бы он упал на них: дистанция давалась ему нелегко. Немолодой человек в мятом костюме держал в руках галстук. Рубашка почти полностью расстегнулась и выбилась из брюк.
–Дмитрий Анатольевич! Что случилось?– неслись вдогонку вопросы.– К нам едет ревизор?
–Скоро узнаете, шалопаи,– бормотал бегущий.– Скоро узнаете.
Иногда он останавливался перевести дух и думал, как же быстро пронеслись сорок лет в университете. В юности он бегал по этим аллеям за своей супругой Надеждой. Она улепетывала от него, как кролик, но всегда появлялась за спиной. Сейчас ему в голову пришло, что бегал не он – бегали за ним. Время, время… Ужасное время. Как его остановить? Этому вопросу, кстати, посвящена фундаментальная работа Никольского: «Время и перемещения в нем». Машину времени он построил, но двигалась она только вперед, поэтому в Сколтехе ее назвали «Машина времени Вайзермана-Никольского».
Никольский занимался организационной частью юбилея, был еле жив еще до начала праздника. А ведь его пришлось провести и закончить. Сейчас Дмитрий Анатольевич не мог припомнить все события мероприятия. Запечатлел только ректора Кондратьева и его жену Ольгу. Ректор требовал водки. Супруга – более молодая, энергичная непьющая дама пыталась увести Петра Петровича домой. Но тот не сдавался. Дмитрий Анатольевич вспомнил, что заснул у себя в кабинете. Болела голова. Давление скакало вверх-вниз. Спал плохо – скорее, находился в забытьи.
Ему снился академик, бивший туфлей по барабану оркестра, игравшего «Хоп-хэй-ла-ла-лэй», пока Ольга била самого ректора. Группа ученых пела песни молодости:
По Малой Невке плывет пирога.
В пироге панки – босые ноги.
А вслед за ними, ругаясь матом,
плывет начальник военкомата!
Хорошо, что студентов на вечер не позвали… Кондратьев, предвидев худшее еще на организационном собрании, высказался против: «Какой пример мы подадим молодежи? Кого она увидит? Старых пьяных дураков?» Все дружно согласились.
Немного ранее до забега Дмитрия Анатольевича разбудило солнце. Ему стало жарко и слишком светло. Он недовольно встал, подошел к зеркалу, посмотрел на знакомое, разбитое о жизнь лицо.
–Какая тут работа,– сказал себе, собираясь уйти домой.
Тут зазвонил красный правительственный телефон.
«Прямо как в стихах,– с иронией подумал Никольский.– У меня зазвонил телефон. Кто говорит? Слон! Откуда? От верблюда! Господи! За что?» И он устремил взгляд сквозь потолок. Бог на мгновение оторвался от бумаг, сквозь очки взглянул на Дмитрия Анатольевича и продолжил чтение документов.
–Так, ясно… Всегда один ответ,– буркнул страдалец.
Профессор с трудом дошел до стола, рухнул в кресло и, моля об окончании звонка, медленно потянулся к трубке. Телефон продолжал трезвонить – ждал, когда абоненты соединятся.
–Ученый секретарь у аппарата.
–Дмитрий Анатольевич, чего так долго? Я к вам с хорошей новостью.
В трубке раздался не любимый Никольским голос Эстома Богли. «Противный тип. Алкоголик. Карьерист. Просто нехороший человек с уникальной памятью…» Страх воцарился в голове Никольского. Любое неосторожное слово могло стоить должности с переходом на почетную пенсию вдали от привычных забот и научных страстей.
–Эстом. Это ты?
–Я, я. Дружище! Ну как, отмечали вчера? Ха-ха! А меня не позвали?
–Тебя звали, так ты не пришел…
–Да знаю я ваши юбилеи – одни попойки. Кондратьев‐то жив?
–Пока не в курсе.
–Так, ладно, приходи в себя. Сообщаю: первый будет у вас через десять дней.
–Кто – первый? Ты, Скуратов, Волгин?
–Первый у нас один.
–У вас-то один, а у меня хренова туча.
–Волгин будет!
В глазах Никольского потемнело.
–Зачем? Мы же ничего такого не сделали… Он вообще знает о нашем существовании? Или ты донес?
–Не я – Счетная палата. Ваш Пророк съел сто миллиардов. Народ хочет посмотреть, так сказать, глазами президента на чудо XXIII века. Приходи в себя, потом перезвони. А то я запах перегара не переношу – Эстом засмеялся. Телефон замолчал, Дмитрий Анатольевич побежал. Во‐первых, он хотел убежать от самой новости. Во‐вторых, ему не терпелось передать ее кому-то другому – снять с себя тяжесть ответственности.
Никольский упал совсем рядом с главным корпусом. Заботливые сотрудники подняли его и положили на скамейку.
–Несите меня к Кондратьеву.
Образовавшаяся толпа, довольная своей востребованностью, кто за ногу, кто за руку, кто поддерживая голову, внесли ученого секретаря в приемную ректора. Гефсимания Алоизовна, как и большинство сотрудников Сколтеха, спала на рабочем месте. Она испугалась внезапному появлению множества людей, пришедших к ней с вопросом, что делать с телом, найденным после торжеств в парке.
–Это еще что такое?– не зная, как реагировать, закричала она.
–Это я,– слабо ответил Никольский и замахал руками на толпу.– Теперь все. Спасибо, не порвали на кусочки.
–Мы же старались, помогали…– обиделся кто-то.
–Если бы помогали, то лучше бы в морг несли. Все брысь!
Кабинет опустел. Профессор с трудом принял вертикальное положение.
–Гефа, как там шеф? Жив?
Гефсимания Алоизовна включила селектор на громкую связь. Из динамика раздался храп.
–Жив!
Никольский, шатаясь прошел в кабинет. Ректор спал, распластавшись на широком кресле в неудобной позе. Сброшенный ботинок в одиночестве валялся на полу. «Второй остался у барабана»,– вспомнил сон профессор.
–Петя, вставай!
Дмитрий Анатольевич растолкал академика. Тот сел и, облизав губы, проговорил:
–Воды.
–Гефа, воды!– крикнул Никольский.
Секретарь принесла бутылку, отпила из нее. Кондратьев с Никольским быстро допили бутылку. Петр Петрович осмотрелся.
–Что? Что вы смотрите на меня, как бараны? Первый раз увидели?
–Петя! К нам едет президент.
Академик наигранно завалился на бок.
–Говори…– застонал он.
–Звонил комитет по науке. Сказал, у нас десять дней. Император хочет знать, почему Пророк съел сто миллиардов рублей.
–Что за дурацкий вопрос. Он просто ест.
