— У меня везде есть свои люди. Думаю, что года два-три назад у нее там всё с кем-то завязалось.
— Даже если и так. Она ведь всё равно с тобой. Да и ты любишь женскую ласку получить вне дома.
— Сразу понятно, что ты неженатый, — я ухмыльнулся. — Больше года без нормальных здоровых отношений с женой побуждают начать смотреть на других женщин.
Я не мог рассказать Булату всего. Пусть мы дружим еще с университетских времен. Не мог рассказать о том, как Вера сделала аборт. Не мог поделиться своими самыми жуткими подозрениями, что и ребенок этот вероятно был и не моим. Это слишком личное.
Наши отношения с Верой всегда были непростыми. Они напоминали качели или крутую гору, по которой я лез вверх. Всякое случалось, но мы как-то находили компромисс. Но всё основательно начало рушиться больше двух лет назад. Я много работал. Вера прекратила меня к себе подпускать. Всё дошло до идиотизма, мы даже перестали спать в одной кровати.
Я думал, что это такой изысканный женский способ продемонстрировать свою обиду. Но проблема явно скрывалась гораздо глубже, чем я хотел видеть. Всё нарастало, как снежный ком. Финальной точкой стало то, что Вера избавилась от ребенка.
Я был ослеплен эмоциями. Чаще мужчины оперируют логикой, и это правда. Но и эмоции нам не чужды. Просто мужчине с ними проще справляться. Но тогда я взорвался. Потому что дети для меня — это святое. Я бесконечно любил Платона и мечтал, что однажды у нас с Верой родится еще и дочь.
Вера до сих пор не дала мне внятного ответа, почему так поступила. И это сорвало какой-то мой внутренний предохранитель. Я не снимал с себя никакой ответственности. Вместо того чтобы разобраться во всём, я от обиды и злости начал мстить. Это слишком унизительно и мелочно для мужчины, но тогда это был первый и единственный раз, когда эмоции накрыли меня с головой.
Да, я спал с другими женщинами. Использовал их, добиваясь от Веры ревности. Стараясь причинить ей ту боль, что испытал сам. Она оставалась совершенно спокойной ко всем моим выходкам. Вера не подпускала к себе, а меня затянуло выпускать пар где-то там. Затянула такая жизнь. Мы двигались в разных направлениях, преследуя какие-то свои мелочные цели. И совсем забыли о нашей семье, о сыне.
Пути назад уже не было. Я это прекрасно понимал. Сначала не принимал, думал, что всё можно исправить или обнулить прошлые поступки. Но проблема в том, что я уже и сам не хотел возвращаться в прежнюю жизнь. Мы стали чужими друг другу людьми.
И даже наше недавнее примирение ничего не меняло. Вера просто манипулировала мной, а я поддавался, как последний идиот. Поддавался, потому что Вера много лет оставалась для меня той женщиной, ради которой я был готов встать на колени. От которой хотел детей. Я был, и всё еще в какой-то степени остаюсь зависим ею. Это уже не про любовь. А про затянувшуюся хроническую болезнь.
— Ну так и смотри. Пробуй, — произнес Булат. — Почему бы и нет? Перекусывай по дороге, а полноценно ешь дома, понимаешь о чем? — он снова растянул свои губы в дурацкой игривой улыбке. — Вы столько лет вместе. Сын растёт. Ну пусть она себе перекусывает, а ты себе. Идеальная жизнь! Дружище!
Булат ко всему относился просто и с юмором. Он не понимал всех этих проблем, потому что банально не сталкивался с ними. Винить его в этом я не мог.
— Ладно. Хватит языками чесать. Я уже ехать должен.
— Всё образуется, Рус. А девочку ту я на твоем месте всё равно попробовал бы, — Булат засмеялся. — Интересно, какая она? Без одежды.
На секунду я представил Булата рядом с Лией. Дёрнув верхней губой, я посмотрел на друга исподлобья.
— Не лезь к ней, — холодным тоном произнес я. — Последний раз предупреждаю.
— Да я и не собирался, — Булат хохотнул. — Вижу, что она уже твоя, — друг выставил руки вперед, будто сдаваясь.
Я надел пиджак.
— Она не моя, — бросил я напоследок.
Но одна только мысль о том, что Лия могла бы стать моей, вызвала странное тягучее удовольствие.
Глава 17. Лия.
Настроения куда-то идти и веселиться у меня совершенно не было. Хотя позавчера дали стипендию и в кошельке у меня лежал всё еще нетронутый гонорар. Я свободно могла себе позволить поход в клуб и при этом не нанести существенного ущерба собственному бюджету. Раньше такая перспектива меня непременно очень воодушевила.
Но не сейчас. Я чётко осознавала, что начала саму себя затягивать в эмоциональную трясину. Мысленно пообещав себе, что история с Русланом останется в прошлом, я всё равно к ней постоянно возвращалась.
То хрупкое чувство, поселившееся у меня в душе, оказалось не таким уж и хрупким. Вот так просто вырвать его с корнем не получалось. Оно намертво вросло в меня. Поцелуй Руслана запечатал под кожей это мое чувство, лишив возможности для отступления.
Мне нравились мальчики. И я даже была влюблена в одного. Но это случилось еще в школе. И та влюбленность на самом деле была детской. В то время я, конечно, так не думала. Но теперь поняла, что моя детская симпатия не имела ничего общего с тем чувством, что я испытывала к Руслану.
Я никогда всерьез не задумывалась над тем, что именно заставляет человека влюбиться. Как это вообще происходит? Есть ли единый стандарт для этого процесса? Ну чтобы заранее определить симптомы и немедленно начать действовать. Может, это просто физиология? Химия?
Не имея ни малейшего понятия, что со всем этим делать, я выплёскивала свои мысли и чувства на бумагу. Еще никогда я не писала так много стихов. У меня была небольшая тетрадка. Иногда я в нее записывала некоторые строчки, внезапно пришедшие на ум. Но редко они превращались в полноценное стихотворение. За всё то время, когда я решила, что музыка — это мое предназначение, я написала лишь одну песню.
Эта песня была из категории тех работ, к которым у меня не возникло ни единой претензии. Та высокая планка, установленная еще родителями, полностью совпадала с тем, что я написала. Второй такой песни у меня больше не было. До этих пор.
Строчки складывались так, будто уже давно были родными друг другу. Это напоминало мне некую терапию. Чтобы вырваться из трясины, я должна была просто выговориться. Не прятаться от своих эмоций, не закрывать их где-то в отдаленном уголке сознания, а наоборот — вытянуть их на поверхность. Внимательно рассмотреть. И принять.
В конце концов, в этом не было ничего запретного или неправильного. Мои чувства оставались со мной. Я их переживала в одиночестве. Преобразовывала их в то призрачное и такое почти неуловимое явление, что называлось вдохновением.
Но когда ручка зависла над очередным чистым листом, я поняла, что снова грязну в трясине. Рифма оборвалась. В голове вдруг стало пусто. А в груди по-прежнему что-то болело. Несильно, но перманентно. Болело что-то такое, что нельзя потрогать руками или разглядеть под микроскопом. И в этот момент ко мне на помощь пришла Даша.
