Энди снова развела руками, оглядываясь вокруг себя, но этот жест получился вымученным. Они обе прекрасно знали, где она была: менее чем в десяти километрах оттуда, где начинала.
Энди поехала в Нью-Йорк в надежде, что сможет найти свой шанс блистать, но света от нее было столько же, сколько от старого запасного фонарика, забытого в кухонном ящике. Она не хотела быть актрисой или моделью — никаких обычных клише. Звездная жизнь никогда не была ее мечтой. Она стремилась быть приближенной к звездам: девушкой, приносящей кофе, личной ассистенткой, организатором проб, художницей по декорациям, эсэмэмщицей, кем-то из обслуживающего персонала, чья поддержка делала жизнь звезд возможной. Ей хотелось греться в лучах славы, оставаясь в тени. Быть в центре событий. Знакомиться с людьми. Налаживать связи.
Ее преподаватель в Колледже искусств и дизайна в Саванне казался полезным знакомством. Она поразила его своей страстью к искусству — во всяком случае, так он утверждал. То, что он сказал это, когда они были в постели, дошло до Энди уже потом. Когда она покончила с этой интрижкой, он воспринял ее невнятную болтовню о том, что она хочет сосредоточиться на работе, как угрозу. Прежде чем Энди поняла, что происходит, прежде чем она смогла объяснить ему, что не собирается использовать его весьма неподобающее поведение как рычаг для продвижения своей карьеры, он потянул за кое-какие ниточки и обеспечил ей должность — ассистентки помощника художника по декорациям в постановке одного офф-бродвейского театра
[5].
Офф-бродвейского!
Пройти чуть дальше — вот уже и бродвейского!
Энди оставалось два семестра до получения диплома по технической специальности в театральном искусстве. Но она собрала чемодан и только махнула рукой через плечо, отправляясь в аэропорт.
Спустя два месяца шоу закрыли после лавины разгромных рецензий.
Все члены команды быстро нашли себе другую работу, перешли в другие постановки, кроме Энди, которая погрузилась в реальную нью-йоркскую жизнь. Она была официанткой, выгуливала собак, рисовала вывески, обзванивала должников по кредитам, работала курьером, проверяла работу факсов, делала сэндвичи, подавала бумагу в копировальную машину, не состоя при этом в профсоюзе, и вот она — та сучка-неудачница, которая оставила недоеденный рыбный бургер в холодильнике и деньги за месяц аренды на столешнице и сбежала в Зажопинг, штат Джорджия, или откуда она там.
На самом деле единственное, что Энди привезла домой,— это крошечные остатки собственного достоинства, с которыми она сейчас должна была расстаться по милости своей матери.
Она оторвала взгляд от яиц.
—Мам.— Она прочистила горло, прежде чем сделать признание.— Я люблю тебя за то, что ты это говоришь, но это не твоя вина. Ты права в том, что я захотела вернуться домой, чтобы увидеть тебя. Но осталась я по другим причинам.
Лора нахмурилась.
—По каким причинам? Тебе нравился Нью-Йорк.
Она ненавидела Нью-Йорк.
—У тебя там все так хорошо получалось.
Она катилась на самое дно.
—Тот мальчик, с которым ты встречалась, был так тобой увлечен.
Как и каждой вагиной в своем доме.
—У тебя было столько друзей.
Никто из них не выходил на связь с тех пор, как она уехала.
—Что ж.— Лора вздохнула. Приободряющий список оказался короток, да и составлен был наугад. Как всегда, она читала Энди как открытую книгу.— Малышка, ты всегда хотела быть не такой, как все. Быть кем-то особенным. Я имею в виду, как человек с определенными дарованиями, с необычным талантом. Разумеется, для меня и папы ты и так особенная.
Энди с трудом заставила свои глаза не закатиться.
—Спасибо.
—Но ты и правда талантлива. Ты смышленая. Ты больше, чем смышленая. Ты умная.
Энди провела ладонями вверх и вниз по лицу, будто пытаясь стереть его, чтобы не участвовать в этом разговоре. Она знала, что она талантливая и умная. Проблема в том, что в Нью-Йорке все талантливые и умные. Даже парень за стойкой в магазине на углу был смешнее, сообразительнее и умнее, чем она.
Лора продолжала настаивать:
—Нет ничего плохого в том, чтобы быть обычным. Жизнь обычных людей обладает огромным смыслом. Посмотри на меня. Быть довольным собой — не значит предать себя.
Энди произнесла:
—Мне тридцать один, я не ходила на настоящее свидание уже три года, я должна шестьдесят три тысячи долларов по кредиту на образование, которое я не получила, и я живу в комнате над гаражом своей матери.— Воздух с трудом прошел через ноздри Энди, когда она попыталась вдохнуть. Оглашение этого длинного списка сковало ее грудь железным обручем.— Вопрос не в том, что еще я могу сделать. Вопрос в том, где еще я могу облажаться.
—Ты не облажалась.
—Мам…
—У тебя появилась привычка к дурному настроению. Можно привыкнуть ко всему, особенно к плохому. Но единственный путь сейчас — это вверх. Нельзя упасть с пола.
—А о подвалах ты когда-либо слышала?
—У подвала тоже есть пол.
—Обычно это земля.
—Но землей иногда называют и пол.
—Земля — это скорее «сыра земля».
—Почему тебе постоянно надо впадать в такую мрачность?
Энди почувствовала внезапный приступ раздражения, который мог превратить ее язык в острое лезвие. Но она его проглотила. Они больше не могли спорить про комендантский час, слишком яркий макияж или узкие джинсы, так что темы их препирательств обновились. Есть ли у подвала пол? В какую сторону вешать туалетную бумагу? Класть вилки в посудомойку зубьями вверх или вниз? Называть тележку в магазине тележкой или каталкой? И, наконец, спор о том, что Энди неправильно называет кота Мистер Мякинс, хотя на самом деле его зовут Мистер Мяукинс.
—Я на днях работала с пациентом, и произошла крайне странная вещь,— сказала Лора.
Головокружительная смена темы была одним из их старых и проверенных способов достижения перемирия.
—Так странно…— вновь закинула удочку Лора.
Энди засомневалась, но потом кивнула, чтобы она продолжала.
—Он пришел с афазией Брока. Паралич правой стороны.
Лора была лицензированным специалистам по нарушениям речи и жила в прибрежном городке для пенсионеров. Большинство ее пациентов пережили тот или иной удар, подорвавший их здоровье.
—В прошлой жизни он был компьютерщиком, хотя не думаю, что это имеет значение.
