Затягивай туже…
Вот что посоветовала бы Энди человеку, в панике позвонившему в диспетчерскую: Не бойтесь сделать ей больно. Затяните ткань настолько туго, насколько сможете, чтобы остановить кровотечение…
Все было по-другому, когда это твои руки затягивают ткань. Совсем по-другому, когда боль, которую ты видишь, отражается на лице твоей собственной матери.
—Энди.— Лора подождала, пока она поднимет голову.
Глаза Энди не могли сфокусироваться. Она хотела быть предельно внимательной. Ей нужно было быть предельно внимательной.
Мать схватила Энди за подбородок и как следует потрясла, чтобы вывести ее из ступора.
—Не разговаривай с полицией,— сказала она.— Не подписывай показаний. Скажи им, что ничего не помнишь.
Что?
—Пообещай мне,— настаивала Лора.— Не говори с полицией.
Четыре часа спустя Энди так и не поговорила с полицией, но скорее потому, что полиция не говорила с ней. Ни в дайнере, ни в машине «Скорой помощи», ни сейчас.
Энди ждала за закрытыми дверями хирургического отделения, пока врачи оперировали Лору. Она уселась на жесткий пластиковый стул. Она отказалась прилечь, отказалась от предложения медсестры предоставить ей койку, потому что с ней все было нормально. Это Лора нуждалась в помощи. И Шелли. И мать Шелли, чье имя Энди никак не могла вспомнить.
Но кем еще была миссис Барнард, как не матерью для своей дочери?
Энди откинулась на стуле. Ей нужно было держать голову определенным образом, чтобы шишка на затылке не пульсировала и не ныла. Панорамное окно с видом на побережье. Энди помнила, как ее мать утянула ее вниз. Удар затылком, когда ее череп стукнулся о стекло. Окно, пошедшее паутиной трещин. То, как быстро Лоре удалось подняться на ноги. То, как она выглядела и насколько спокойно говорила.
То, как она показала пять пальцев — четыре на левой руке, один на правой,— когда объясняла стрелку, что у него остался всего один патрон из тех шести, которые у него были.
Энди потерла лицо руками. Она не стала смотреть на часы, потому что если бы она смотрела на них каждый раз, когда ей этого хотелось, то время тянулось бы бесконечно. Она провела языком по пломбам. Металлические уже давно удалили и заменили композитными, но она все еще помнила, как из-за Звука они почти что вибрировали у нее в зубах. В ее челюстях. В ее черепе. Этот концентрированный, навязчивый писк, от которого ее мозг, казалось, готов был взорваться.
И-и-и-и-и-и-и-и…
Энди изо всех сил зажмурила глаза. Тут же перед ними стали прокручиваться образы, как во время тех слайд-шоу, которые Гордон устраивал после каждого отпуска.
Лора выставляет руку.
Длинное лезвие пронзает ее ладонь.
Она выхватывает нож.
Всаживает лезвие в шею парня.
Кровь.
Столько крови.
Джона Хелсингер. Так звали убийцу. Энди это знала — хотя не могла точно сказать откуда. Может, оно прозвучало по рации, когда она ехала в машине «Скорой помощи» вместе с матерью? Может, оно прозвучало в новостях по телевизору, когда Энди провожали в комнату ожидания после распределения пострадавших по палатам? Может, оно прозвучало из уст медсестры, когда она вела ее к хирургическому отделению?
«Джона Хелсингер,— прошептал кто-то так, как обычно говорят о человеке со смертельным заболеванием.— Убийцу звали Джона Хелсингер».
—Мэм?— перед Энди стояла офицер полиции Саванны.
—Я не…— Энди пыталась припомнить, что велела ей говорить ее мать.— Я не помню.
—Мэм,— повторила офицер, и это было чудно́, потому что она была старше Энди.— Прошу прощения за беспокойство, но там мужчина. Он говорит, что он ваш отец, но…
Энди посмотрела в конец коридора.
Гордон стоял рядом с лифтами.
Она вскочила и побежала к нему, позабыв обо всем на свете. Гордон встретил ее на полпути и заключил в медвежьи объятия, прижав к себе так крепко, что она почувствовала, как бьется его сердце. Она уткнулась лицом в его накрахмаленную белую рубашку. Он приехал с работы и одет был в свой обычный костюм-тройку. Его очки для чтения все еще покоились у него на макушке, где он их и оставил. Его ручка «Монблан», как всегда, выглядывала из нагрудного кармана рубашки. Холодный металл коснулся краешка ее уха.
Крыша у Энди начала ехать сразу, как только началась стрельба, и с того момента сдвигалась миллиметр за миллиметром, но рядом с отцом, наконец в полной безопасности, она съехала окончательно. Она начала так страшно рыдать, что едва могла удержаться на ногах. Гордон донес, или, скорее, дотащил ее до ряда стульев у стены. Он так крепко ее держал, что она могла делать только совсем короткие и неглубокие вдохи, чтобы не задохнуться.
—Я здесь,— говорил он ей снова и снова.— Я здесь, детка. Я здесь.
—Папа,— сказала она, громко всхлипнув.
—Все хорошо.— Гордон пригладил ей волосы.— Ты теперь в безопасности. Все теперь в безопасности.
Энди продолжала плакать. Она плакала так долго, что начала стыдиться, словно это было уже чересчур. Лора была жива. Случилось нечто ужасное, но с Лорой все будет хорошо. И с Энди все будет хорошо. С ней все должно быть хорошо.
—Все нормально,— бормотал Гордон.— Не сдерживайся.
Энди судорожно втягивала носом слезы. Она пыталась вернуть самообладание. Но только пыталась. Каждый раз, когда ей казалось, что она вроде бы пришла в норму, ей вспоминалась очередная деталь — звуки первого выстрела, будто кто-то открыл банку, или хруст, с которым ее мать вонзила нож в плоть и хрящи,— и слезы снова начинали литься у нее из глаз.
—Все в порядке,— повторял Гордон, терпеливо поглаживая ее по голове.— Все целы, милая.
Энди вытерла нос. Порывисто вдохнула. Гордон согнулся на стуле, не размыкая объятий, и достал из кармана носовой платок.
Энди промокнула слезы, высморкалась.
—Извини.
—Тебе не за что извиняться.— Гордон убрал волосы у нее с глаз.— Где болит?
Она покачала головой. Снова высморкалась, пока не почувствовала, что прочистила еще и уши.
Звук ушел.
Она закрыла глаза, на нее накатило облегчение.
—Порядок?— спросил Гордон. Она ощущала тепло его руки у себя на спине. Она снова чувствовала почву под ногами.— Все хорошо?
Энди открыла глаза. Нервы у нее еще не успокоились, но она должна была рассказать отцу, что произошло.
—Мама… У нее был нож, а этот парень… Она уби…
—Ш-ш-ш,— остановил ее он, прижав свой палец к ее губам.— С мамой все хорошо. С нами все хорошо.
—Но…
Он снова прижал палец к ее губам, чтобы она замолчала.
