–Можешь присесть.
–Спасибо,– поблагодарил он и добавил:– Я ненадолго.
Я посмотрела на него. «Слишком рыхлый, чтобы быть скалолазом»,– подумала я и сразу напомнила себе, что пора остановиться в своих предположениях. Он довольно хорошо умеет собирать свое снаряжение, по сравнению со мной – человеком, который должен был заставить Такера сделать это, а потом сфотографировать меня постфактум. Я улыбнулась мистеру Дауи и сказала:
–Сегодня я не заметила других альпинистов, что в общем-то довольно убедительно, учитывая тот факт, что я жду Такера возле этой скамейки уже час.– Он пожал плечами.
–Проводники никогда не приходят сюда. Слишком много времени уходит на то, чтобы выйти на сами маршруты. И они довольно высокие – я имею в виду, очень крутые.
Я кивнула, а потом подумала, стоит ли мне остаться здесь еще на несколько часов, чтобы позвонить в911, когда я услышу, что тело этого несчастного упало на землю.
–Ты поднимаешься один?– спросила я, снова садясь на скамейку, потому что мысли о восхождении утомили меня.
–Моя девушка уже там,– ответил он, отползая от меня.
Хотелось бы уточнить: яне флиртовала. Хотела бы я сказать ему, что мой жених едет сюда, чтобы сфотографироваться со мной перед ужином, потому что через два дня мы поженимся, но это не так. Такер только что написал мне, что это не так. Я начала плакать. Альпинист выглядел испуганным.
–Прости, я не хотел этого говорить. Я просто хотел сказать…
Я отмахнулась от него. Ему и не нужно знать.
–Дело не в тебе,– бросила я, и это прозвучало немного стервозно, что хорошо – ведь я не знаю этого парня. Но мысль о том, что я была груба с незнакомцем, заставила меня чувствовать себя ужасно, пока мой разум услужливо не вернулся обратно кТакеру. В конце концов, он мог бы быть и повежливее. Я ведь не просила его жениться на мне, не так ли?
Я повернулась, чтобы уйти. Мне давно уже было пора уходить. Строго говоря, я должна была уехать еще несколько часов назад. Да и приходить не следовало.
Но сначала фотографии. Даже при самом плохом раскладе должны быть фотографии.
Указательными пальцами я осторожно вытерла слезы под нижними ресницами, чтобы не размазывать тушь, стараясь при этом не открывать рот,– этот универсальный импульс – открывать рот, когда касаешься ресниц,– был однажды запечатлен на пленке, и я научилась больше никогда не делать этого снова. Тогда я была похожа на тонущую рыбу.
–Ты можешь меня сфотографировать?– спросила я альпиниста.– Просто быстрый снимок.– Я вздохнула, повернулась, опустила подбородок и расширила глаза так, словно внутренне улыбаюсь. Ему просто нужно запечатлеть меня на фоне какого-нибудь горного пейзажа. Кроме того, ну, я все равно буду редактировать все это, как редактирую вообще все фотографии. Как и все мы.
Хотя, может быть, не все из нас. Альпинист выглядел озадаченным.
–Ну… ладно,– ответил он через секунду и взял мой телефон. Он потянулся пальцем к экрану, щелкнул и, не глядя, вернул его мне. Я выдохнула, опустила плечи, сжала рот в тонкую линию и забрала телефон обратно, чувствуя, как мое настоящее, страдающее от боли в сердце, опустошенное «я» снова дало о себе знать.
–Спасибо,– искренне поблагодарилая.– Удачного подъема.
–И тебе,– пожелал он, хотя я явно не собиралась никуда лезть. Единственное восхождение, которое я сегодня совершу,– это к бутылке бурбона. Но тогда, возможно, судя по выражению моего лица, это именно то восхождение, о котором он говорит.
Пейдж
–Не хочу никого шокировать, но система распознавания лиц только что дала этому пенису имя.
Весь офис разразился смехом. Я тоже засмеялась, но в тоже время мне стало любопытно. Что такого было в том пенисе, что заставило нашу программу думать, что это был человек, и кто этот счастливчик? Зная мою компанию, окажется, что это кто-то, для кого эта штука будет дико оскорбительна, вроде Ганди. Или Пэта Никсона.
–Я хочу увидеть пенис,– заявилая.
–Конечно, ты хочешь, Пэйдж,– протянул Питер Мейсон, человек, оповестивший всех о пенисе.– Единственная возможность взглянуть, а?
Никто не засмеялся. Не потому, что мои коллеги посчитали это несмешным или неправильным, а потому, что только на прошлой неделе в нас вселили страх божий во время последнего веб-семинара по сексуальным домогательствам, и, судя по всему, за исключением Питера, непроходимого идиота, мы все очень хотели сохранить нашу работу, которая, хоть и жалкая, но дико прибыльная. Мы, сотрудники отдела безопасности Pictey и«Группа обеспечения качества», были одними из лучших и самых высокооплачиваемых работников всего холдинга Pictey, и, конечно, только люди, которых я знаю, могут работать сорок часов в неделю, наслаждаясь гибким графиком, стабильным рабочим процессом и большим набором корпоративных льгот, зарабатывая при этом 500000 долларов в год.
Нас сорок человек, и мы никогда не бываем в одном и том же месте в одно и то же время, а еще нам платит государство. Когда пользователи Pictey (или, как их называют наши повелители, «пиктины») видят картинку, которая заставляет их поморщить их нежные носы, они щелкают ее правой кнопкой мыши, и она отмечается жалобой, попадая в какое-то проприетарное программное обеспечение, чтобы разобраться, является ли она, скажем, флагом Конфедерации или просто сложенным Юнион Джеком; это сосок или просто губы уточкой? Если программа не может дать точного ответа, а она часто не может его дать, она показывает эту фотографию одному из нас. И мы, преисполняясь бесконечной мудростью, решаем, является ли это кибербуллингом или чем-то непристойным, опасным, подстрекательским, вредным или угрожающим, а может, это просто невинная глупость. А еще мы видим много пенисов.
Пенис, который сейчас находится на моем экране, на самом деле довольно велик. Я имею в виду, что он жутко уродлив, как и все мужские гениталии, но кроме этого очень дружелюбно выглядит, и я даже вижу лицо. Кожа бледная, а часть головки как будто бы образует улыбку.
–Программа сказала, кого именно она определила?– спросила я из своего закутка.
Мой мессенджер открылся, и я увидела лицо слишком загорелой белой женщины с волосами, собранными в пучок, и какой-то большой, расползшейся улыбкой. Ее глаза были закрыты. «Она не похожа на пенис,– напечатала я в ответ.– Пенис похож на нее».
Мои слова сменились эмодзи с большими пальцами, и я закрыла все окна, возвращаясь к экрану, потому что на этой работе время – деньги. Всплыла фотография женщины, кормящей ребенка грудью. Я нажала «Да». Далее – экстремально крупный план уха. Я снова стукнула по «Да». Далее – волосатая мошонка. Нажала «Нет». Следующая – холостячка с нарисованным на щеке пенисом. Я замешкалась на две-три секунды, затем нажала «Да».
Вообще мне нравится такая работа. Мы можем до двадцати часов в неделю заниматься только просмотром фотографий. Думаю, если бы не мои несчастные глаза, я могла бы отсидеть здесь все двадцать часов за один день. Но я так не делаю. Я выделила себе тридцать минут в каждом часе, чтобы делать гораздо более мрачную работу, на которую у меня должно уходить пятнадцать часов в неделю, чтобы сохранить свою работу: это обзор контекста. Эта работа ужасна. Это ужасно, и именно поэтому нам так хорошо платят.
