–Может, ты думаешь, что он…
–Смешно. Тогда почему?
–Мои братья в легионе. В пехоте. И я буду любить всякого, кто сбивает потрошителей Сообщества.
–Чертовски хорошая причина.– Пакс кривится.– Извини, мне не следовало ругаться. Не говори маме. Воспитанные люди так не выражаются.
–Мне было бы страшно сказать что-то твоей матери,– говорю я, пытаясь скрыть горечь за улыбкой.
–Она может пугать, правда? Но на самом деле мама – самый добрый человек на свете.
Лис делает свои дела и нетерпеливо смотрит на меня.
–Думаю, мне следует отвести Софокла обратно.
–Да, верно. Кавакс может в разлуке расплакаться от беспокойства.
–Кавакс – великий человек.
У Пакса делается испуганный вид.
–Конечно да. Он мой крестный. Или сокрестный. Я думаю, они с дядей Севро боролись на руках за право стать им. Там было какое-то плутовство. В любом случае, я просто пошутил. А где расквартированы твои братья?– спрашивает он, шагая рядом со мной обратно к башне.
–Они в Восьмом,– отвечаю я.– Были на Меркурии.
–Легион Харнасса,– говорит Пакс со знанием дела.– Он архилегат. Генерал-алый. Я думаю, они сейчас оказывают помощь в дюнных городах.
–Они сказали, что это засекречено.
Пакс кивает:
–Засекречено нашими? Ты с ними разговаривала по связи?
–Большинство спутников не работает. Слишком дорого.
–Потому что большинство спутников взорвано.
Он говорит так, словно это произошло естественным путем, а не потому, что его отец привел на планету десять миллионов человек на военных кораблях. Я хочу ненавидеть его. Я ненавидела его. Ненавидела в тот момент, когда он шагал рядом со своей матерью по серебряному ковру и когда в новостях вокруг него роились фотографы и журналисты. Но сейчас мне кажется неправильным ненавидеть его. Он не так уж отличается от Лиама – всего лишь мальчишка с кругами под глазами, который скучает по отцу и вынужден прятаться в саду, чтобы ненадолго обрести покой.
–Лирия, можно, я тебя кое о чем спрошу?– смущенно бормочет Пакс.– Я не знаю, как сказать…– («Ну так не говори»,– думаю я.)– Я знаю, откуда ты. И мне всегда было интересно – потому что бабушка и отец мало что рассказывали,– какие они, шахты?
Вот оно! Я не сбавляю шага.
–Откуда ты узнал, что я из шахт?
–Отец говорит – важно знать имя каждого человека в штате и что-нибудь конкретное о нем. Не просто факт или то, что необходимо запомнить. Что-то личное. Я изучаю новых сотрудников, чтобы лучше понять их, и Кавакс на днях мимоходом упомянул тебя. Сказал, что ты спасла ему жизнь, и тогда я заглянул в твое досье…
–Мое досье?
–В твою историю.
Я останавливаюсь.
Так, значит, он знает о моей семье. Внезапно его внимание приобретает смысл. Это вина. Жалость. Меня снова охватывает тошнота и бешеная злость на этого мальчишку в безукоризненном смокинге, с белыми зубами и причесанными на пробор волосами. Да кто он такой, этот маленький избалованный сопляк, чтобы пытаться вытащить мое горе на свет божий лишь для того, чтобы он мог эдак по-соседски подглядывать за моей болью! Мои родные умерли не для того, чтобы он мог выучить урок или удовлетворить свое любопытство!
–Какие они, шахты?..– бормочу я, повернувшись к нему и ощущая нарастающий гнев. «Ох уж эта твоя вспыльчивость»,– сказала бы Ава.
–Да. Они держат меня под стеклянным колпаком, а я хочу понять…
–Понять?..– (Он отступает от меня и моего свирепого взгляда.)– Маленький золотой хочет послушать про всякие мерзости? Про рак, про рудничных гадюк? Или, может, ты хочешь поговорить о том, как нас заставляют жениться и выходить замуж с четырнадцати лет, чтобы мы начали плодиться? Или о том, как охранники в шахтах насилуют нас за медикаменты? А они нас насилуют, знаешь ли, и юношей, и девушек. Это не покажут в голопрограммах для высших цветов.
–Я не из высшей касты,– говорит Пакс.– Я тоже алый.
Вспышка гнева ослепляет меня:
–Ни хера ты не алый! Ты золотой, как и твой папаша.
Он мрачнеет, и мне приятно видеть это, приятно знать, что я тоже могу причинить ему боль. Я отворачиваюсь и тащу за собой Софокла на поводке. Все они хотят присоседиться. Пристроиться к чужой боли. Кивают головой. Морщат лоб. Желают посочувствовать, нажраться моей боли. А потом, насытившись, или соскучившись, или слишком опечалившись, они уносятся прочь, чтобы поглазеть в экран или набить едой жирные щеки, думая: «Как же мне повезло, что я тот, кто я есть». А потом они забывают об этой боли и говорят нам, что мы должны быть хорошими гражданами. Получить работу. Ассимилироваться. Возможно, «Вокс попули» правы.
Ростки посадили в камни, поливали болью, а теперь удивляются, что у них выросли шипы. В шлак этих гадов! Всех или почти всех.
Кипя от злости, я возвращаю Софокла охранникам у двери гостиной, где проходит совещание,– было бы омерзительно снова видеть этих лицемеров – и возвращаюсь в комнату отдыха. Но меня тошнит и от низкоцветных, покупающихся на дерьмовый миф о том, что они имеют значение, притворяющихся, что они важны, потому что чистят ботинки, носят форменные плащи и клонируют проклятых лисиц. В считаные мгновения я снова оказываюсь снаружи – курю на балконе, трогаю медальон Филиппа и стараюсь не плакать.
Я смотрю на холодный древний свет звезд и задаюсь вопросом, какая из них уже мертва там, в этой черноте. Я скучаю по сестре, скучаю по своей семье. И хотя я до сих пор делюсь с ними всем, что происходит, сильнее всего на свете мне хочется, чтобы и они говорили со мной, отвечали мне. Хочу какого-то доказательства, что Долина и вправду существует. Что они не просто канули во тьму.
Но они не говорят со мной.
Наконец-то Августусы и Телеманусы чувствуют, что сыты по горло и вечеринкой, и болтовней про заговоры. Пора расходиться. Я тащусь вместе с процессией, опустив голову, раздавленная виной,– не только потому, что была такой жестокой, но еще и потому, что уверена: маленький принц с его уязвленными чувствами наябедничает матери и меня уволят в течение дня. Я чувствую на себе взгляд Бетулии и знаю, что она знает. Я именно такова, какой считают меня остальные слуги: ржавая сука с шахтерскими повадками, которой нет места в их приятном обществе.
Слуги несут подарки, врученные Квиксильвером нашим хозяевам, к челноку для персонала. Я следую позади с вещами для Софокла и моей собственной корзинкой, ныне почти позабытой. Я вижу, как Пакс и злобная девчонка-золотая примерно того же возраста прощаются со своими важными матерями. И правительница, и леди Барка возвращаются в цитадель вместе с персоналом, чтобы провести еще какие-то встречи, а я вместе с Телеманусами, Софоклом и этими детьми лечу на неделю к озеру Силена.
Интересно, уволят меня сейчас или подождут, пока мы доберемся до поместья? Наверное, подождут. Эти золотые терпеть не могут устраивать сцены. Пакс угрюмо стоит возле матери. Она наклоняется, чтобы о чем-то спросить его. Он мотает головой и резко уходит. На пассажирском трапе челнока наши взгляды встречаются; Пакс опускает глаза и отворачивается.
