Я включаю зажигание. Сдвоенные ионные двигатели «шершня» оживают.
–Закрой люк!– кричит девчонка.– Закрой этот чертов люк!
Ищу кнопку, убирающую трап, и не могу ее найти – я все еще оглушен. Мальчишка в кресле второго пилота тянется мимо меня и нажимает нужную кнопку. Я чувствую, как трап втягивается внутрь. Пакс о чем-то спрашивает меня. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него:
–А?..
–Ты можешь лететь?– спрашивает он меня.
–Конечно могу.– Я тянусь к рычагам управления и запускаю двигатели в режиме взлета.
«Шершень» воспаряет над посадочной площадкой. Я подаю вперед рычаг управления главным двигателем, и мы стремительно взлетаем и несемся над городскими пейзажами Эндимиона.
–Черт возьми…– выдыхает девчонка, глядя, как позади уменьшается башня.– Это было безумие.
–Герцог мертв?– спрашиваю я.
–Проклятье, а мне откуда знать?– откликается девчонка.
–Куда вы нас везете?– спрашивает мальчишка.
–Назад в Гиперион. Это займет час полетного времени. Можно договориться с людьми твоей мамочки, чтобы они встретили нас на полпути. Синдикат, конечно, отследит нас, но никто, кроме военных кораблей, не способен перехватить «шершень». Мы будем в безопасности, пока не сядем, и скоро ты вернешься домой к мамочке.
–Нам следует связаться с местными стражами,– говорит мальчишка.
–И рискнуть проверить, не состоят ли они на жалованье у синдиката? Я думал, твои родители были гениями.
–Они и есть гении.
–Должно быть, это не передается по наследству,– бурчу я, а дети как-то странно смотрят на меня.– Что?– спрашиваю я.– У меня что-то с лицом?
–Вы в порядке?– спрашивает меня мальчишка.
–Я сияю.
–Сияете?– переспрашивает он.
–Собачий язык,– поясняет девчонка.– Ты не выглядишь сияющим. У тебя такой вид, будто ты собрался умереть.
–Ты, как всегда, источник радости.
Локализованная острая боль в правой части груди начинает нарастать и постепенно превращается в мучительную агонию. Всю грудную клетку сводит судорогой. Что-то мокрое и горячее струйками течет по боку и впитывается в нижнее белье. Я смотрю вниз и вижу небольшую дырку в костюме. Я сую туда палец и чувствую острую боль в разорванной коже. Палец покрывается кровью. Холодный шок охватывает каждую клеточку тела, от сосков до кончиков пальцев на ногах, как будто меня окунули в ледяную воду.
–Ох! Меня подстрелили,– говорю я.
Должно быть, пуля попала в меня, пробив насквозь тело герцога. Сейчас это кажется очевидным, но в тот момент я не мог сообразить, что произошло.
–Вам уже доводилось получать пулю?– осторожно интересуется Пакс.
–Да вроде нет. Поздравляю, вы только что видели, как меня лишили невинности,– говорю я сквозь стучащие зубы.
С каждой минутой боль усиливается. Я смотрю на рану. Я думал, что шок наступит раньше. Сражаясь в рядах Сынов, я видел, как золотые истекали кровью от осколка в бедре. Видел, как другие получали пулю или импульсный разряд в лицо и с раскуроченной половиной челюсти продолжали вести бой. Один алый целый час дрался как лев, после того как ему оторвало руку гранатой. Умер потом, да, и тем не менее… Все люди разные. Я немного горжусь собой.
Но страх быстро пожирает гордость без остатка.
Рана скверная, и выходного отверстия в спине нет. У меня начинают холодеть кончики пальцев. Зубы стучат, а боль становится невообразимой. Я смотрю на детей, переговаривающихся между собой, пока мы летим над производственными районами Эндимиона – они сильно пострадали во время битвы за Луну, и их не особо любит Квиксильвер,– и думаю, понимают ли мои пассажиры, в каком хреновом состоянии их пилот. Я сдвигаюсь к голографической панели, расположенной справа от пульта управления, и по памяти набираю номер Холидей. Она отвечает почти мгновенно. Я вижу ее, правительницу и еще нескольких человек.
–Эфраим!– с облегчением говорит Холидей.– Ты?..
–Здесь,– говорю я. Переключаю обзор на всю кабину – пусть увидят детей.
–Пакс!– восклицает правительница. Голос ее едва не срывается. Неприятно симметричные глаза золотой наполняются слезами.
–Я здесь, мама.
–Тебя не мучили?
–Нет,– лжет мальчишка.– Со мной все нормально.
–Звоните Виктре. Скажите ей, что Электра жива.
–Если она узнает об этом, то ударит по синдикату.
–На это я и рассчитываю.
Правительница снова поворачивается к камере:
–Эфраим, где вы? Дайте координаты, и мои люди встретят вас.
–Нет,– говорю я.– Я не собираюсь рисковать и проверять, засунете вы меня в тюрьму или нет. Отпустите Вольгу – и как только она будет на свободе и в безопасности, я высажу детей на какую-нибудь крышу, откуда их смогут забрать.
–Мы договаривались иначе.
–Черт возьми, не повезло.
–Ты весь в крови,– хмыкает Электра. Она смотрит мимо меня.– Он все равно разобьет корабль.
–Я скорее доверюсь трущобной клинике желтого, чем слову золотой,– ухмыляюсь я.
–Мы летим в цитадель,– говорит стоящий позади меня Пакс.
–Ты, возможно, не расслышал…
Я поворачиваюсь и обнаруживаю острие клинка в считаных сантиметрах от моего правого глаза. Мальчишка стоит в стойке фехтовальщика.
–Подчинитесь, гражданин. Или мне придется научиться управлять кораблем.
59.Лирия
Прощение
Я наблюдаю с балкона, как эскадрилья истребителей взмывает с посадочных площадок Палатина в ночь. Их двигатели вспыхивают синим, и огни уносятся вдаль; корабли оставляют стены цитадели позади и мчатся над деревьями к Гипериону.
Дети в безопасности. И Эфраим тоже. Облегчение от того, что этот гад жив, стало для меня неожиданностью. Я никогда не была склонна прощать, но мне жаль этого человека с его болью. Я распознала в нем страх, когда он увидел, что люди правительницы схватили ту черную. Он мужчина. Такой же, как мой отец, мои братья, только выросший без любви, растоптанный той же самой неуклюжей республикой, которая вывела нас из шахт. Я не могу ненавидеть его сильнее, чем себя. Возможно, это не прощение, но на большее я не способна.
Если ему больно, это еще не значит, что он имеет право причинять боль остальным.
Содеянное остается на его совести.
Холидей неподвижно стоит рядом со мной, глядя вслед кораблям. На суровом лице застыло задумчивое выражение. Правительница не пустила ее на это задание. Она объяснила это тем, что Холидей не спала двое суток, но даже я понимаю, что дело в отношении Холидей к Эфраиму. Эта суровая женщина просто не умеет прощать. Интересно, она всегда была такой напряженной?
