Ромул издает рев:
–Я сын Ио! Дитя пыли!– Пар вырывается вместе со словами изо рта, когда Ромул тратит свой последний вздох. С каждым заявлением он бьет себя кулаком в грудь, оставляя розоватый след на бледной коже.– Я дракон Раа! Железный золотой! Акари, будь свидетелем!– Он что-то шепчет.
Потом он разворачивается и идет вниз по дюне навстречу смерти, прижав руку к боку, гордо распрямив плечи, вскинув голову, бросая вызов холодному ядовитому воздуху. Кристаллы замерзшей серы трещат под ногами, раня ступни. К десятому шагу за ним тянется сверкающий красный след. К двадцатому тело начинает дрожать на ветру.
–Двадцать девять,– шепчет Серафина, считая шаги отца.
Ромул прижимает единственную руку к груди, пытаясь защитить остатки тепла от жадной луны.
–Тридцать два.
Он горбится, и на спине выделяются позвонки. Его волосы замерзли и больше не бьются на ветру, а свисают с затылка, словно мертвое животное.
–Сорок пять.
Ромул отклоняется в сторону от монумента. Такое чувство, что он потерял направление.
–Пятьдесят.
Он падает на колени. Палерон, стоящий рядом с матерью, всхлипывает. Дидона смотрит не моргая. Ее ресницы покрыты инеем. Ромул заставляет себя встать. Кровь струится из его коленей и замерзает на голенях, когда он, спотыкаясь, идет вперед. Его воля непреклонна. Он продолжает переставлять ноги. Они теперь черно-красные. Кровь застывает поверх омертвевшей плоти и создает подобие обуви.
–Шестьдесят.– Голос Серафины становится громче. Она желает отцу завершающего триумфа.– Шестьдесят четыре.
Этот человек не остановится. Его воля безмерна. Вся боль прошедших лет вылилась в это проявление воли, чтобы доказать этой луне, что, несмотря на все ее ужасы, она в его власти.
–Шестьдесят восемь.
Я ловлю себя на том, что желаю ему дойти.
–Семьдесят…
Ромул делает еще один невозможный шаг вверх по склону дюны. Потом ноги предают его. Он тяжело падает навзничь в десяти шагах от монумента, ударяется головой о лед и сползает вниз. Его почерневшая рука впивается в землю. Пар вырывается у него изо рта. Но при помощи только одной руки ему не подняться. Все усилия тщетны. Ему не удается встать. Вскоре он перестает шевелиться. Лед покрывает его бледное тело, лежащее среди трупов осрамившихся предков. В десяти шагах от заслуживших почести золотых, достигших монумента, лежит величайший герой их народа.
–Pulvis et umbra sumus,– шепчет Серафина, и слышу ее лишь я.
Внизу плачет семья. На Ио завывает ветер, быстро темнеет, и Раа, оставив своего отца позади, подобно пыли улетают вместе с ветром и исчезают в наступающих сумерках.
63.Лисандр
Lux ex Tenebris
[25]Дидона сидит, сгорбившись, в низком кресле у окна, выходящего на серную равнину. Погода ясная. Руки Дидоны свисают с подлокотников. Взгляд больших воспаленных глаз устремлен на пустошь, но смотрит она в свое прошлое. Эта женщина кажется одиноким островом, где живут одни сожаления,– обескровленная, объятая гордыней, упавшая духом и оцепеневшая от утраты.
–Чего тебе надо, Луна?– спрашивает она, не поворачиваясь, когда мы с Серафиной входим в комнату.
Дочь Дидоны и Ромула проводила меня сюда, храня молчание.
–Я сострадаю вашей потере,– говорю я.
Дидона не отвечает. Я нервно смотрю на Серафину, понимая, что мое присутствие нежелательно в этот момент горя. Девушка отвечает мне холодным, неприветливым взглядом.
–Он был благороднейшим из людей.
–Да что ты знаешь о моем муже?– хрипло произносит Дидона.
–Из того, что он сказал мне перед смертью, я узнал достаточно.
–Он был человеком вне времени. Образцом. Всю свою жизнь он чтил завоевателей. Но им всем было далеко до него. А теперь… такая потеря!– Она качает головой.– Раскрути свой язык, мальчишка, или оставь меня наедине с моим горем.
–Я хочу присоединиться к вашей войне,– ровным тоном говорю я.
Дидона смотрит на одинокий вулкан, извергающий пепел на желтом горизонте.
Серафина хмурится:
–В нашей армии нет места человеку из дома Луны.
–Позволь с тобой не согласиться.
–А какой с тебя толк, Лисандр Луна?– морщится Дидона.– Ты можешь скользить по дюнам, как пылеходцы? Или вести боевой «ястреб» во время бури? Или управлять робоскафандром в Железном дожде, когда вокруг умирают твои друзья?– Она фыркает.– У тебя нет шрама. Ты знаешь лишь теорию, лишь игры. Тебя растили во дворце, растили как будущего короля. Но нет существа более жалкого, чем король без королевства.
–Я не король.
–Тогда кто ты?
Кто я? Я задаю себе этот вопрос вот уже десять лет, если не больше. С момента смерти моей бабушки все сделалось неопределенным. Я смотрел на изменчивые миры, находящиеся в непрестанном движении. Планеты отказывались быть опорой под ногами. Наполняли меня неуверенностью и страхом. Я не знал даже собственного сердца. Но, невзирая на кружение планет, теперь я знаю основу своей души. Я знаю, на чем стою, и я больше не боюсь своей крови. Если моя бабушка была тираном, это еще не значит, что я им стану.
Я вижу лица тех, кого оставил на «Виндабоне».
Им нужен защитник. Пастырь.
Мне известно, кто я – или, по крайней мере, кем я хочу стать. И, осознав это, я ощущаю апогей душ, наполнивших мою жизнь. Я чувствую спокойствие моего отца, любовь Айи, блеск бабушки, честь Кассия, даже тихое биение сердца моей матери. И я знаю, что высказанная Ромулом мудрость уже каким-то образом жила в глубине моего сердца.
–Я не наследник империи и не завоеватель людей,– медленно говорю я.– Но у меня то же неотъемлемое право по рождению, что и у вас. То же самое наследие. Нас создали, потому что Земля ослабела. Потому что человечество увязло в межплеменной вражде. Хаос – в природе человека. Мечта золотых – порядок. Мы были созданы как пастыри. Чтобы объединять, невзирая на наши различия,– вот что сказал мне Ромул перед смертью. И он прав.
Серафина смотрит на меня. Упрек застыл у нее на губах.
–Вы называли мою бабушку тираном. Так оно и есть. Но я не она. Я не Айя. Я не мой крестный. Я железное золото.
Дидона медленно поворачивается.
–Раз вы собираете свою армаду, чтобы выступить против восстания, отправьте меня в центр с когортой ваших лучших людей. Я найду крестного. Я скажу ему, что окраина присоединится к центру, что грехи прошлого должны быть забыты и что ты стремишься заключить союз против Жнеца, чтобы Золото могло снова стать единым. Если мир нужно принести на острие меча, я хочу держать этот меч вместе с вами.
Воцаряется напряженное молчание. Дидона властно возвышается надо мной. Потом ее глаза сужаются, и постепенно на суровом, скорбном лице проступает тень улыбки.
