Тот факт, что моя шкура все еще при мне, явно означает, что наше хранилище пока не нашли.
–Пожалуйста,– умоляю я Боллова,– всего еще одну чашку.
–Это и была твоя чашка, гахья.
Так они называют чужаков. Это слово произошло от изначального японского языка – он был родным языком Раа до прибытия ветви золотых из Южной Африки.
–Не трать впустую – и больше не захочешь,– бросает Боллов и уходит.
Рядом со мной сгорбился в кресле Кассий. Его руки скованы металлическими наручниками и пристегнуты к груди; цепи хватает лишь на то, чтобы поднести чашку с водой к стальной сетке намордника. Он поделился бы со мной, но он уже проглотил свою порцию. Другая тонкая цепь соединяет нижнюю часть его намордника с поясом на талии, и потому Кассий сгибается в постоянной мольбе, даже когда ходит. В рыжевато-коричневой форме заключенных мы с ним похожи на двух донеандертальских гоминидов. Но мой друг жив, и это самое главное.
Я вижу его впервые за месяц пути от пояса астероидов до Ио. Новые корабли окраины, которые базируются на текущей орбите Юпитера, невероятно быстроходны. Я жажду увидеть их конструкцию, новые двигатели, но до недавних пор всем моим миром был стальной куб со стороной три метра. Я чуть не заплакал, когда увидел Кассия, ковыляющего ко мне в коридоре, перед тем как нас загрузили на этот челнок. Его лицо все такое же уродливое и смахивающее на луковицу, как в тот день, когда мы сбежали от аскоманов.
Несмотря на радость воссоединения, мы понимаем, что наше будущее весьма туманно. Неизвестно, жива ли Пита. При мысли о том, в какой ужас превратилась ее жизнь – если они так обращаются с золотыми,– у меня начинает ныть сердце. В голове крутятся навязчивые мысли о том, каким образом я мог бы это предотвратить. Что я мог бы сделать лучше? Что следовало исправить? Какое действие предпринять?
–Дай ему еще чашку,– приказывает Боллову кто-то, находящийся позади меня.
Диомед Раа выходит из отсека хранения посадочной шлюпки через секцию заключенных. Его распущенные волосы падают на плечи, он в скорсьюте – облегающем полимерном костюме с капюшоном, с защитой от электромагнитного излучения и карманами для регенерации воды. За плечами развевается штормовой плащ, который постоянно меняет цвет и от этого кажется живым.
–Если ты так боишься Пандоры, поставь воду и иди.
Охранник так и делает – оставляет пластиковый кувшин на пустом сиденье. Я чуть не заваливаюсь набок – эх, стащить бы кувшин целиком!– но все же терпеливо смотрю, как Диомед открывает его и наливает мне новую порцию. Все-таки я лелею надежду убедить его, что мы с ним одной породы. Он дает мне всего одну чашку взамен разлитой. Здесь мало милосердия. Но за время нашего плена даже среди охранников я видел меньше бесчувственной жестокости, чем во внутренних областях…
–Спасибо,– выдавливаю я.
Теплая вода дарит новую жизнь моему горлу.
Диомед смотрит на меня без улыбки и направляется в сторону главной рубки.
–Почему она была в Пропасти?– спрашиваю я.
Он останавливается. Жаль, что я в свое время не прочитал его психологический профиль в базе данных разведывательного бюро Мойры. Помню, что он был вторым наследником после своего старшего брата Энея, погибшего в битве при Илионе. Похоже, Диомед принял вызов судьбы. Нелегкое это дело – быть наследником. Уж я-то знаю.
–Заткнись, Кастор,– бормочет мне Кассий.– Прими подарок и помолчи.
Но я не затыкаюсь. Даже если Кассий не желает признавать факты, эти люди – наша родня. И если я не буду ворошить осиное гнездо, с нами поступят по их усмотрению и перспектив у нас останется немного. Это неприемлемо.
–Она была в Пропасти не просто так,– говорю я Диомеду.– И похоже, без разрешения вашего отца.– (Диомед оборачивается, окидывая меня оценивающим взглядом мастера клинка: глаза, потом руки, потом шрамы.)– Вы хоть знаете почему? Или это юрисдикция Криптеи?– Молчание говорит за него. Вот оно. Щель в эмоциональном стоицизме этого человека. Я взываю к тому, что кажется самым сильным его чувством – к солдатской чести:– Если вы действительно благодарны нам за спасение Серафины, взамен спасите нас. Не дайте нам увидеть Ио. Мы всего лишь торговцы. Мы думали, что наткнулись на утиль. Все, что мы видели,– это ангары, камеры и этот корабль. Но мы оба знаем: пленников, увидевших что-либо за его пределами, никогда не отпустят домой. Позвольте мне, моему брату и нашему пилоту вернуться туда, откуда мы пришли. Это будет благородно. Жизнь за жизнь.
–Мой брат еще ребенок,– унижается перед рыцарем Кассий.– Прости его болтливость. Он вырос среди чужих.
Диомед возвращается ко мне и смотрит, склонив голову набок, словно на любопытнейшего из жучков.
–За пределами Пояса нет таких глаз, как у тебя. Ты красивый мальчик. Верно?– (Я помалкиваю.)– Сколько тебе лет, марсианин?
–Двадцать.
–Твой брат прав. Ты говоришь, как один из наших детей.– Небрежно демонстрируя силу, Диомед хватает цепь, прикрепленную к задней части моего намордника, и дергает ее так сильно, что я невольно поднимаюсь на ноги, а моя шея болезненно сгибается.– Тут требуется урок. Я преподам его тебе.
–Не надо…– бубнит из-под своего намордника Кассий.
Диомед нажимает что-то на своем датападе, и по наморднику Кассия с жужжанием пробегает электрический разряд. Неистово сотрясаясь, Кассий падает на сиденье, а меня волокут за цепь через тюремный отсек на погрузочную платформу. Диомед толкает меня в центр створок люка в полу, и мои колени упираются в истертое перекрестие нарисованной красной буквы Х. Я не вижу, что он делает у меня за спиной, но слышу лязг металла и чувствую, как злые пальцы страха копаются в моих внутренностях. Мысленно говорю себе: «Это испытание. Замедли дыхание. Не бойся. Оседлай поток».
Диомед, не отрываясь от своего дела, произносит:
–Я помню посланников, которых присылал центр, когда я был мальчишкой. Скользкие политики в превосходных костюмах; руки, унизанные кольцами…– (Я оглядываюсь и вижу, как он разматывает трос, прикрепленный теперь к моей сбруе.)– Все, что они хотели видеть,– это моря Европы. Горы, башни и верфи Ганимеда. Но им всегда приходилось являться к моему деду. Отдать дань уважения Ревусу Раа, потому что сила всегда там, где правит честь. Но когда они входили в мой дом, над ними витал запах насмешки. Они прятались за нашими щитами – и называли нашу семью дикарями у нас за спиной. Деревенщиной. Пожирателями пыли.
Волоча трос за собой, он идет к защищенной пластиковым футляром красной кнопке на стене. От меня требуется каждая унция еще сохранившегося у меня мужества, чтобы продолжать стоять на коленях в центре люка, а не карабкаться в безопасное место. Диомед видит, что я бессилен совладать со страхом, и улыбается. У меня дрожат руки.
–Их поражало гостеприимство моего дедушки. Уважение, которое он им выказывал. Мягкость, с которой он говорил, даже когда Кодованы и Норво скрежетали зубами из-за Реи. Они ошибочно принимали любезность за слабость. Злоупотребляли его добротой. Тогда Фабии усвоили урок, который я собираюсь преподать тебе.
