–Она чудесна.
–Она ядовита,– говорит доктор. Я не отшатываюсь, и он улыбается мне.– Я создал ее так, чтобы она улавливала кинетические реверберации в воздухе. Попробуй прикоснуться к ней осторожно.
–Насколько она ядовита? Я могу заболеть? Или покроюсь сыпью?
–Сыпью? Ха! Смерть – вот ее расправа.– (Теперь я вздрагиваю.)– Ты не доверяешь старому Лиаго?
–Мое доверие не превышает расстояния, на которое я могла бы вас отбросить.
–Что-что?
–Сперва вы, док.
Лиаго очень осторожно, одним пальцем касается стебля. Бледный мясистый наружный слой переливается от индиго до темно-фиолетового. Растение выгибается под его рукой, словно кошка, которую чешут за ухом. Софокл наблюдает за этим с пола, склонив голову набок.
–Она призывает к мягкости,– говорит Лиаго.– А вот если резко ее схватить…
Он берет из остатков своего завтрака кусок ненарезанного огурца и тыкает им в растение. Из основания бутонов-танцовщиц выскакивают маленькие шипы, и огурец начинает съеживаться и чернеть, наполняя комнату гнилостным смрадом. Софокл пятится.
–Смерть клеток!– провозглашает доктор.
Я смеюсь с искренним восхищением:
–Здорово! Как вы ее назвали?
–Нюксакаллис.
–Это латынь?– вздыхаю я.
–Название означает «ночная лилия».
Он погружается в свои мысли. Я бы спросила его, кто эта женщина, но распознаю боль на его лице. Может, поэтому я так и люблю старого нетопыря. Он единственный во всем поместье Телеманусов, кто не прячет своей печали, поселившейся в глазах. Все остальные играют в игры.
–Так ты принесла мне очередной образец?– спрашивает доктор мгновение спустя.– Давай посмотрим.
Он открывает пластиковый контейнер и с удовлетворенным видом глубоко вдыхает запах экскрементов, потом выскальзывает из теплицы к маленькой серебристой машине в его лаборатории. Я следую за ним. После того как образец помещен внутрь, на маленьком голографическом проекторе отображаются числа и символы.
–Что это?– спрашиваю я.
–Это?– Лиаго в замешательстве.– Ну конечно, любопытная кошка, откуда тебе знать? Это химические условные сокращения. Скатол, сероводород, меркаптан и так далее. Это углерод. То, что было, есть и будет в каждом живом существе. Во мне. В тебе. В ночной лилии.– Он наблюдает, как я усваиваю эту идею.– Знаешь, что мне в тебе нравится, Лирия?
Я хмурюсь, оттого что он смотрит на меня с жалостью. Та же жалость отражается в глазах других слуг. Вот что привело меня к изоляции. Они жалеют девчонку из Лагалоса, у которой плохие манеры и плохая стрижка, сироту, оставшуюся без родных. Я никогда не чувствовала себя более одинокой, чем здесь, в окружении множества людей. Более чужой.
–Вообще-то, нет,– бормочу я.
–В каком смысле «вообще-то, нет»?– ошеломленно восклицает он.– Так ты думаешь о себе?
–Я имела в виду, что никто не разговаривал со мной так, как вы, кроме лорда Кавакса и некоторых докеров. Все остальные говорили всякий шлак у меня за спиной, но слишком боялись сказать то же самое в лицо, потому что не хотели отведать тумака.
Лиаго прищелкивает языком, думая, что он-то другой, но в определенном смысле он такой же. Я вижу, как он смотрит на меня, когда я вхожу или ухожу. Так, будто я вот-вот разрыдаюсь.
–Эти бесцеремонные щенки!– Он грозит пальцем над чашкой чая.– Ты настоящая марсианка. Знаю, о чем говорю, ведь я слишком долго торчал на этом спутнике. Десять лет; может, чуть меньше или больше. Все наглецы. Все задирают нос. Готов поспорить, что́ видит в тебе лорд Кавакс. Дыхание дома. Это и мне нравится. Так что не переживай, если другие сразу не проявили добрых чувств к тебе. Это из-за того, что они не подозревают, какими убогими существами стали…– Он кладет руку мне на плечо, будто я нуждаюсь в отцовском совете.– Тебе так много пришлось пережить, что последнее, о чем тебе стоит беспокоиться,– это о популярности.
Я отшатываюсь. Пусть засунет свой совет себе в выхлопную трубу бурильного агрегата! Но прежде чем я успеваю это сказать, Софокл с ужасным рычанием вылетает из-под стола. Я чуть не обделываюсь. Лис вскакивает на другой стол, сшибая мензурки и пробирки – они падают на пол и разбиваются,– и рвется к открытому окну, где сидит маленький пахельбель. Птичка насмешливо чирикает и улетает. Софокл врезается в стену и съезжает по ней.
–Прочь!– кричит Лиаго, в ужасе глядя на разбитое оборудование.– Уведи его отсюда! И не приводи больше, пока я не выясню, отчего он повредился в рассудке!
Вечером того же дня я оставляю Софокла с Каваксом и забираю немного вкусняшек и шампунь с огромного склада, снабжающего продуктами большую часть цитадели. У меня есть несколько минут, чтобы выкурить по сигаретке с алыми, работающими на погрузчиках и в складских помещениях. Все они марсиане, поскольку Телеманусы и Августусы нанимают работников исключительно дома. Из соображений безопасности. Большинство мужчин и женщин постарше приняты в штат еще до восстания.
–Есть ли шанс выяснить, что такое с Софоклом?– спрашивает один из алых.– Я слышал, он свихнулся.
–Ты бы тоже свихнулся, если бы тебя клонировали двадцать с лишним раз,– говорит женщина по имени Гарла, выдыхая сигаретный дым.
–Клонировали?– переспрашиваю я.
–Ну да,– кивает Гарла.– Тебе что, никто не сказал? В доме Телеманусов был всего один-единственный лис. Софоклу семьсот лет. Это его двадцать первая жизнь. Он вроде меня. Четырнадцать поколений прислуживали лису.– Свесив кривые ноги, Гарла сидит на ящике с кофе, доставленным, судя по маркировке, с Марса. Она вытаскивает из-под рубашки цепочку, висящую на шее.– Кангакс, отец нашего сюзерена, дал это моему папе.– Гарла показывает мне фигурку. Остальные алые закатывают глаза. Это чудище, отлитое из золота.– Одна из этих диких искусственных тварей – грифон. Кангакс назначил цену за голову грифона, терроризировавшего зефирские земли, и мой отец, обычный докер, как и я, пошел в горы и застрелил тварь из длинноствольного скорчера.
Я хочу прикоснуться к грифону, но Гарла отдергивает руку и засовывает его за пазуху.
–Так он получил награду?– спрашиваю я.
Мне легко с этими людьми – с их прямотой, с грязью под ногтями. Какие-то из акцентов, которые я слышу здесь, вполне сгодились бы для Лагалоса.
–Угу. Выкупил свой контракт и все проиграл за год.
Один из алых смеется:
–Сделался заносчивым и наглым. Забыл, что он ржавый.
–Заткни свою чертову пасть!– рявкает Гарла.– И не смей произносить это слово при мне, понял? «Ржавый»!– Она сплевывает.– Это рабское слово.– Она понижает голос и пожимает плечами.– Папа любил азартные игры. Но Кангакс нанял его снова. Никаких обид. Он был хорошим человеком. И Кавакс тоже хороший.– (Остальные кивают.)– И даже если мы просто таскаем ящики и убираем дерьмо, наша работа – защищать его здесь, в этом чертовом гадючьем гнезде. Такова наша общая задача. Помни об этом.
