–Что-то здесь пахнет мокрой псиной, а?– ворчит он.
–Начальник тюрьмы больше не выпускает свою собачонку из комнаты.
–Кто-то должен пристрелить эту несчастную маленькую засранку из милосердия. Она пахнет так, словно ее вывернули наизнанку.
Один из охранников оценивающе смотрит на содержимое своей миски.
–А по мне, так воняет гнилыми водорослями.
Мужчина в черном снова принюхивается:
–Это определенно собака.
–Извиняюсь. Это всего лишь я,– говорит Севро.
Охранник разворачивается на стуле в ту сторону, откуда раздается голос. Если взглянуть на нас мельком, то может показаться, что это просто рябит в глазах или начинается мигрень, но охранник сосредоточивается и видит нас такими, какие мы есть. Его потрескавшиеся губы приоткрываются не более чем на ширину пальца, и тут два паучьих заряда попадают ему в шею.
Шквал дуновений – и дюжина зарядов вонзается в плоть полудюжины мужчин, пытающихся подняться со своих мест. Мы деактивируем плащи-невидимки и захватываем пост, сваливая охранников в угол. Завтра в это время у них будет адская головная боль, они могут ослепнуть на несколько дней, но выживут.
–Шесть – три,– говорит мне Севро.
Крошка и Александр остаются встречать гостей, на случай если поднимется тревога. Остальные устремляются на уровень «омега».
Большинство обитателей тюрьмы отбывают наказание на уровнях выше этого. Там расположены общие камеры, и заключенные каждый день работают бригадами с шести до шести, вручную сортируя мусор, всосанный шлангами, для переработки или сжигания. В честной повседневной работе есть здравость. Уж я-то знаю.
Но здесь, на уровне «омега», те, кто был осужден республиканским судом за преступления против человечества, томятся в одиночных камерах и никогда не видят другого лица. Никогда не слышат другого голоса. Не ощущают ничего, кроме прикосновения холодного металла. Им дают воду и протеиновый гель из водорослей через трубку в стене и позволяют тренироваться в общей зоне по пятнадцать минут через день. Но тренируются они тоже одни. Рядом нет заключенных, с которыми можно было бы разделить бремя одиночества. Вокруг пустой гулкий мавзолей: ни души, только ряд безликих тюремных дверей – ни окошка, ни щелочки, ни ключа. Я слышал, что иногда охранники включают голографическую запись в центре этажа, но там транслируются лишь моменты триумфа республики.
Может, республика и выше убийства узников, но ее мораль не лишена зубов. Мустанг совсем не это имела в виду, когда отменяла смертную казнь, но Публий Караваль блокировал все резолюции о тюремной реформе на протяжении последних шести лет. Как поговаривают, потому, что он обязан политическим спонсорам. Я же подозреваю, что он потерял по вине золотых больше, чем признает. Со своей стороны, я с ним согласен. Эти люди решили поставить себя над своими собратьями. Ну так пусть будут отделены от них. Навсегда.
Большинство моих врагов лежит в земле. Остальных я отправил сюда. Некоторые из этих камер занимают скелеты, наперсники Шакала. Жаль, мы не смогли бросить Лилат в эту яму, вместо того чтобы дарить ей легкий выход, стреляя по ее штурмовику, пока тот не врезался в поверхность Луны. И теперь, придя сюда, чтобы освободить преступника, я думаю: не становлюсь ли я тем самым предателем, о котором трезвонят в новостях?
Мы останавливаемся у двери камеры.
–Все будут хорошо себя вести?
–А сам-то ты, босс?– усмехается Клоун.– В прошлый раз ты чуть не отрубил ему голову.
–Чуть,– говорю я.
Вид этого золотого в темном зале в ту ночь на Луне, его лицо без маски, залитое кровью упырей,– все это до сих пор стоит у меня перед глазами. Иногда я просыпаюсь, и мне кажется, что он караулит под дверью, ожидая момента войти. Войти и убить мою семью.
–Севро, ты собираешься вести себя цивилизованно?
Севро пожимает плечами:
–Ну типа того.
Я отключаю замок. Дверь взвизгивает, и синий свет, окружающий дверную ручку, гаснет. Собравшись с духом, я дергаю за нее и, распахнув дверь, отступаю в сторону, а мои соратники вскидывают винтовки. Нас встречает запах водорослей и фекалий. Камера представляет собой сырой бетонный ящик. Пустой, не считая туалета, пластиковой койки и костлявого мужчины без рубашки. Он лежит спиной к нам. Его позвоночник напоминает какое-то ископаемое в пыли, выпирающее сквозь изголодавшуюся по солнцу кожу. Сальные белые волосы свешиваются с края койки. Заключенный поворачивается к нам; на татуированном лице поблескивают глубоко посаженные черные глаза. Я невольно отступаю на шаг, увидев в этом человеке самого себя во власти Шакала.
–Что за черт? Это черный,– хмыкает Севро.
–Улитка, багажа на месте нет,– сообщаю я.– Ты уверен, что он в камере «О» две тысячи девятьсот восемьдесят три?
–Абсолютно. Я сейчас смотрю на список. Он значится в нем как присутствующий в камере. Ничего не говорится ни о медицинском приеме, ни о трудовой повинности. Плохо, плохо, плохо, плохо.
–Да, спасибо.
–Тогда кто он, черт побери?– гаркает Севро.
Заключенный очень медленно встает. Он не великан, как Сефи. Росту в нем едва ли шесть с половиной футов, и он худой, как Александр. Ему за пятьдесят, у него большие залысины, грязная борода и столько татуировок, сколько я не видел еще ни на ком. Он смотрит на нас умными, любопытными глазами. Держится не как воин, а как зловещий математик, изучающий теорию струн на голографической доске. Когда он моргает, на меня смотрят вытатуированные на веках духовные глаза. Эту татуировку носят только шаманы Страны льдов. И большинство из них – женщины.
Севро прицеливается и делает шаг к черному:
–Ты кто такой, черт побери? Отвечай, недоумок!
Черный улыбается одними глазами, смотрит на ствол, потом на маску Севро, снова на оружие, затем указывает пальцем на свой рот и широко открывает его. Севро светит в него фонариком.
–Гадость какая!– Севро отступает назад.– Кто-то вырезал ему язык.
И это не все, что у него забрали. То, что я сперва принял за залысины, на самом деле незавершенное скальпирование. Из-за этого передняя часть головы черного выглядит вдавленной, как донце скорлупы яйца.
–Его руки…– говорит Тракса.
–Покажи руки,– приказываю я.
Черный без возражений идет на сотрудничество. В тыльную сторону узловатых кистей вделаны полумесяцы касты черных. И они черные. Не выбеленные, как у сидящих здесь преступников.
–Ты не заключенный.– (Черный смотрит мне в глаза даже сквозь непрозрачный шлем, машет пальцем, потом изображает щит напротив сердца.)– Охранник?
Он указывает пальцем на меня. Это значит «да».
–Ты что, заблудился?– говорит Севро.
Черный думает, потом сжимает кулак и бьет себя в поясницу, как будто его ударили ножом. Я смотрю на него с возрастающим интересом. Почему охранник получил ножевое ранение в спину?
