–Неплохо, Квик. Совсем неплохо.
Потолок стал васильковым, и над головой летает чайка, напоминая мне о том береге на Земле, где мы с Мустангом побывали, перед тем как война началась всерьез. Когда я в первый раз взял на руки сына и думал лишь о мире, который создам для него. Больно сознавать, как далеко я отклонился от этого пути.
Я сдираю с себя скарабей и нижнюю одежду и моюсь под обжигающим душем в мраморной ванной. Теперь, когда я остался один, мои мысли возвращаются к сыну. Я стараюсь не думать о том, как он смотрел на меня, когда я улетал с клинком, обагренным кровью Вульфгара. Обессилев, я сжимаю в руке висящий на шее ключ. У кровати я нахожу тонкую голографическую рамку и бутылку «Лагавулина» шестнадцатилетней выдержки. В рамке парят мои жена и сын, улыбаются мне. Должно быть, фото прислал Квиксильвер. Эту фотографию сделала моя мать у озера Силена, на ступенях, ведущих к воде. Еще одно их воспоминание, которое я с ними не разделяю. Чувствуя себя опустошенным, я укладываюсь в постель и позволяю слезам тихо течь в темноте.
Поутру «пеликан» смоим братом, Ронной и упырями группы поддержки на борту отбывает на юг, в Новую Спарту, расположенную в Африке, а мы направляемся к звездам, поднимаясь с гор, засыпанных после ночной бури свежим снегом, и постепенно выходим на орбиту. Блокировать целую планету почти невозможно. Весь флот республики и тот вряд ли справился бы. Усовершенствованный по стелс-технологии
[15] корпус «Несса» скрывает нас от орбитальных приборов обнаружения, а к тому времени, когда нас замечают визуально, мы уже устремляемся в глубокий космос. С этими двигателями нас никому не поймать.
Земля становится все меньше, а я смотрю на голографический экран – не на океаны, или горы, или сверкающие города под медленно надвигающимся пологом ночи, но на земной спутник, где мой ребенок ляжет в кровать, а жена будет до утра сидеть в своем кабинете над бумагами. Я чувствую, как расстояние между нами увеличивается, и думаю, что это, похоже, и означает быть плохим отцом – всегда находить причину уйти. И какой бы достойной и вдохновляющей эта причина ни казалась ребенку, она сделается пустой и фальшивой в глазах мужчины, в которого он скоро превратится.
31.Эфраим
Воздушные змеи
Через полторы недели после моей первой встречи с кроликом Кобачи заканчивает заказанную ему работу, на четыре дня позже графика и за три дня до главного события. Меня это бесит: он отправил в шлак все мое расписание. Все было бы не так хлопотно, если бы не внезапное обострение бдительности в Гиперионе. Что-то случилось – нечто такое, что хотят скрыть от широкой публики. По голографическим каналам никаких новостей нет. Там только политическая война между патрициями правительницы и «Вокс попули»– они поносят друг друга в прессе по поводу заключения мира. Половина флота с Меркурия возвращается домой – так вещают говорящие головы,– поскольку сенат боится, что Жнец соберет армаду и вернется, чтобы лишить его власти. А мы тем временем изо всех сил корректируем план, чтобы усиление мер безопасности не зашлаковало всю нашу тяжелую работу.
Кобачи вносит сделанные в последнюю минуту поправки, согнувшись над верстаком, как близорукий иерофант. Я сижу в жестком кресле-трансформере и успокаиваю нервы, выкурив уже полпачки сигарет. Я просматриваю письма от контрагентов на своем датападе-дубле, уже десятом за последний месяц. Даже используя фрилансеров синдиката, все приходится делать по частям, чтобы ни один контрагент не смог ткнуть в нас пальцем, если все вдруг накроется медным тазом. А именно к такому исходу, похоже, мы и стремимся, невзирая на всю продуманность моего плана. Такое впечатление, что это понимаю я один. Кира и Дано в восторге от нового снаряжения, а Вольга все время не в духе, как будто кто-то украл ее любимую игрушку. Всякий раз, когда я спрашиваю, почему она такая расстроенная, Вольга улыбается и говорит, что все в прядке. Зная ее, я понимаю, что этот заказ внушает ей сомнения. Но сомнения никогда прежде не мешали ей следовать за мной.
Я улыбаюсь, увидев сообщение от самого́ черного зверя: Горго раздобыл гравиколодец. Чувствую себя ребенком, который хотел поиграть с ящерицей, а когда проснулся, увидел сидящего на лужайке дракона.
Смотрю на часы. Мы с кроликом встречаемся в парке Аристотеля в два часа, а уже почти час. Кира с Дано хотели, чтобы я в первый же день подсунул девчонке закладку. Они беспокоились, что я буду недостаточно очарователен для того, чтобы вторая встреча наверняка состоялась. Слишком много переменных, говорили они. Кира разбирается в компьютерах, а Дано в финтах, но вот человеческую природу оставьте мне.
Мы переписывались с тех пор, как расстались. Поначалу все шло легко. Мы делились шуточками, рассуждениями о чванстве увешанных драгоценностями обитателей Луны. Сперва было скучно. Она была всего лишь ребенком, осознавшим, что может насмехаться над миром. Я ожидал, что она так и будет изливать яд. Но чем свободнее она себя чувствовала, тем добрее становилась и тем тяжелее был черный грубый камень, давивший мне на сердце. Она чем-то напоминала мне Тригга. Добрая душа из захолустья перебирается в большой прогнивший город, и вот он я – организатор торжественной встречи. Некоторые люди просто чертовски невезучи.
Я раздраженно смотрю на часы.
–Кобачи. Как там, готово?– (Он не отвечает.)– Эй, геккон, я к тебе обращаюсь!
Кобачи поднимает голову и таращится на меня; его глаза увеличены линзами.
–Вполне. Вполне. Иди посмотри.– Он отодвигается в сторону, уступая мне место.
Я беру маленький металлический дрон со стола, верчу в руках и сравниваю с образцом – это медальон с Вакхом, висящий у меня на шее. Превосходная копия, только чуть тяжелее.
–Лицо в точности такое, как ты просил. Милое и нежное, живое и сострадательное, но в глазах пляшут бесенята, а?
–Это будет работать?
–Ручаюсь своей репутацией.
–Не только репутацией, Кобачи.– Я похлопываю его по щеке и вешаю медальон на шею, а второй прячу в карман. Потом направляюсь к двери.– Синдикат возместит расходы.
В туалете переодеваюсь в одежду Филиппа и прикрепляю к лицу его бороду. Наношу косметику на фальшивые шрамы и вставляю поддельную сетчатку глаз, приобретенную на черном рынке; она делает мои глаза серыми – очень бледными, почти белыми. Стоя перед зеркалом, я кручу перед собой раздвижную трость и прорабатываю выражение разнообразных эмоций, чтобы проверить, нет ли складок на макияже и шрамах из искусственной плоти.
–Склонность пешехода к круговому передвижению – это педантичный пароксизм плеоназма безапелляционных водителей, приводящий иногда к отцеубийству, которое невозможно полностью предотвратить.
Я повторяю эту фразу четыре раза, пока не улавливаю претенциозный выговор Филиппа, обожающего многосложные слова. Удовлетворенный результатом, я в последний раз проверяю медальон с Вакхом и убираю его. Холодный металл скользит под рубашку и касается моей кожи. Пусть ждет своего момента. Медальон необычно тяжелый. Заметит ли она? Я смотрю на себя в зеркало. В слабом свете мои зрачки расширены. Я погружаюсь в их черноту, вспоминая, как та золотая протыкала Тригга своим клинком. Следом приходят слова Холидей…
