Вечереет, оранжевые пальцы заката пробиваются сквозь деревья. Я позволяю себе расслабиться и делаю глоток за глотком из бокала, слушая, как мои друзья переговариваются и шутят. Маленькие голубые светлячки мерцают, и яркие вспышки пронзают поздние летние сумерки. За террасой шелестят деревья. Издали доносятся крики детей, затеявших вечерние игры. Раскаленные песчаные моря Меркурия кажутся сейчас такими далекими. Зловоние войны упрятано в моем сознании, и теперь это всего лишь осколки полузабытого сна.
Вот какой должна быть жизнь.
Этот покой. Этот смех.
Но даже сейчас я чувствую, как все это ускользает из моих пальцев, словно тот далекий песок. Я чувствую, как Львиная стража дома Августусов таится во тьме леса, наблюдая за небом и тенями и помогая нам еще хоть на миг задержаться внутри этой грезы. Мустанг перехватывает мой взгляд и указывает глазами на дверь.
Заставляю себя расстаться с друзьями; Телеманусы исполняют зажигательную пьяную версию их семейной песни «Лис на исходе лета». Мустанг исчезает в главном доме, и через несколько минут я следую за ней. Залы этого поместья древнее самой цитадели Света. Его цемент замешан на самой истории. Реликвии былых веков висят на стенах, украшают полки. Октавия еще в детстве называла это место своим домом. Ее дух витает в балках, на чердаке и в садах, как и дух предков и ее потомка. Здесь играл Лисандр, пока его путь не пересекся с моим. Я чувствую: всюду витает тень рода Луны. Сперва мне казалось странным жить в доме моего величайшего врага – но кто на свете лучше Октавии знал, какую ношу несем мы с Мустангом? Пока старая правительница была жива, я ее ненавидел. Мертвую я ее понимаю.
Я чувствую запах жены, еще не увидев ее. В нашей комнате тепло, дверь захлопывается за мной на ржавую металлическую защелку. На столике рядом с камином – в камне его консольных выступов высечены орлы и полумесяцы дома Луны – стоит открытая бутылка вина. Тапочки Мустанга валяются на полу. На столике рядом с ее датападом, мигающим новыми сообщениями, лежат кольца – ее отца и мое, дома Марса.
Она на веранде. Свернулась на кушетке, как моточек золотой пряжи, и читает сборник стихов Шелли с загнутыми уголками страниц; этот сборник много лет назад подарил ей Рок тем летом в Эгее, посвященным опере и искусству, после училища. Она не поднимает головы, когда я подхожу. Становлюсь у нее за спиной, размышляя, стоит ли начинать разговор, и провожу рукой по ее волосам. Я начинаю разминать ей мышцы шеи и спины. Ее гордые плечи расслабляются под моими пальцами, и она, перевернув книгу, кладет ее на колени. Разделенная жизнь связывает крепче, чем плоть и кровь. Она переплетает наши воспоминания.
Чем больше я узнаю Виргинию, чем больше у нас общего, тем сильнее я люблю ее, как не умел любить тот мальчик, которым я когда-то был. Эо была пламенем, пляшущим на ветру. Я пытался поймать ее. Пытался удержать. Но Эо была создана для другого…
Моя жена – не пляшущее пламя. Она – океан. Я с самого начала знал, что не могу владеть ею, не могу ее приручить, но я – тот единственный шторм, который движет ее глубины и будоражит приливы. И этого более чем достаточно.
Я целую ее, спускаюсь губами к ее шее и чувствую вкус алкоголя и сандала ее духов. Я дышу медленно и спокойно, ощущая легкость любви и безмолвное развертывание разделявшего нас пространства космоса. Сейчас кажется невозможным, что мы были так далеко друг от друга. Что когда-то она существовала, а я в то время был не с ней. Все, что она есть – запах, вкус, прикосновение,– позволяет мне понять, что я дома. Она поднимает руку и запускает тонкие пальцы в мои волосы.
–Я скучал по тебе,– говорю я.
–А по чему не скучал?– спрашивает она, лукаво улыбаясь.
Я хочу сесть рядом с ней на кушетку, но она прищелкивает языком:
–Ты еще не закончил. Продолжай массировать, император. Твоя правительница приказывает тебе.
–Кажется, власть ударила тебе в голову.
Она поднимает взгляд на меня.
–Слушаюсь, мэм.– Продолжаю массировать ей шею.
–Я пьяна,– бормочет она.– Я уже чувствую похмелье.
–Тракса умеет заставить человека почувствовать, будто это его моральный долг – держаться с ней наравне.
–Ставлю десять кредитов на то, что завтра нам придется отскребать Севро от пола дворика.
–Бедный Гоблин. Сплошной дух, и никакой массы тела.
Она смеется:
–Я разместила их с Виктрой в западном крыле, так что мы сможем немного поспать. В прошлый раз я проснулась посреди ночи, думая, что в рециркулятор воздуха угодил койот. Клянусь, если они не притормозят, то через несколько лет смогут самостоятельно заселить Плутон.
Она похлопывает по подушке рядом с собой. Я устраиваюсь рядом и обнимаю ее. В кронах деревьев вздыхает озерный бриз. Я чувствую, как бьется сердце Виргинии, и мне хочется знать, что видят ее глаза, когда они устремлены на оранжевое небо над ветвями.
–Здесь был Танцор,– говорю я.
Она невнятно хмыкает, давая понять, что услышала, и негодуя: зачем напоминать ей о мире за пределами нашего балкона?
–Он тобой недоволен.
–Половина сената выглядела так, словно хотела подлить мне яда в вино.
–Я тебя предупреждала. Луна сильно изменилась со времен твоего отъезда. С «Вокс попули» теперь приходится считаться.
–Я заметил.
–Однако же они приняли резолюцию, а ты плюнул им в глаза.
–А теперь они плюнут в ответ.
–Похоже, ты сам заварил эту кашу.
–У них достаточно голосов, чтобы заблокировать мой запрос?
–Возможно.
–Даже если ты окажешь давление?
–Ты имеешь в виду – даже если я приберу тот бардак, который ты учинил.– Это не вопрос.
–Я принял правильное решение,– говорю я.– Я это знаю. Ты это знаешь. Они ничего не знают о войне. Они боялись, что в случае неудачи их привлекут к ответственности. Что мне было делать? Расчесывать волосы, пока они будут защищать свою репутацию?
–Возможно, тебе стоило бы у них поучиться.
–Я не собираюсь проводить опрос в разгар войны. Ты могла бы наложить вето.
–Могла бы. Но тогда они поднимут крик, что я оказываю протекцию своему мужу, и «Вокс» приобретет новых сторонников.
–Медные и черные по-прежнему в игре?
–Нет. Караваль сказал, что медные поддержат тебя. А черные идут туда, куда идет Сефи. Что она выберет? Тебе это известно лучше, чем мне.
–Не знаю,– признаюсь я.– Она была против Дождя, но пошла со мной.
Мустанг ничего не отвечает.
–Ты думаешь, я выстрелил нам в ногу, да?
–У Танцора есть еще что-нибудь, что он мог бы использовать против тебя?
–Нет,– говорю я.
Я знаю, что она мне не верит. И она знает, что я это знаю, но не хочет больше спрашивать. Я хотел бы рассказать ей об эмиссарах, но это может быть вменено в вину и ей. Мы с Севро сошлись на том, что это должно остаться между упырями. Мустанг связана клятвой, обязывающей ее рассказать все сенату. А она изо всех сил старается держать свои новые клятвы.
