Первая мысль была: «Быть того не может!», вторая: «Ого, а вот и рабочие ручки! На ловца и зверь бежит».
Глава 11
Это в самом деле был Анчутка. И Пельмень. Они — и вроде бы нет. Когда неразлучные друзья предстали перед старой знакомой, Оля усомнилась и для верности уточнила, они ли это.
—Мы, мы, что, не похожи?— солидно заверил стройный, плечистый, затянутый в новенькую гимнастерку Пельмень, снимая ушанку. Раздался, ручищи загребущие, похоже, научились не только тырить все, что плохо лежит, но и трудиться на совесть.
—Не-а,— искренне призналась Оля,— я, конечно, подозревала, что, если вас отмыть и постричь, станете ничего себе, но не думала, что до такой степени!
Бравый Анчутка — сияющий до блеска, с надраенными же зубами, белобрысые волосы не без щегольства зачесаны назад,— лихо козырнул:
—Здравия желаю! Как жизнь?
—Ну-ка, покажись, покажись,— Оля покрутила пальцами.
Яшка, молодцевато подбоченясь, шикарно сбросил шинель, обтянул гимнастерку, согнав все складки назад, и изобразил нечто вроде цыганочки с выходом, красуясь новехонькой гимнастеркой, сияющим подворотничком, сказочными галифе и свеженькими, без тени заплат-потертостей, валеночками. И, натурально, само собой, обновленной модели.
—Чего это валенки у тебя такие черные? Опять куда вляпались?
—Непромокаемые валенки, понимать надо,— важно пояснил Пельмень,— строительная хитрость. Опустили в растопленный гудрон, теперь они не промокают, и даже калоши не нужны.
—Откуда ж такие умные и распрекрасные? Какими судьбами сюда?
Андрюха охотно растолковал:
—Так это не мы, это вы сюда, мы из увээр номер семь…
Оля попросила погодить и ее не путать:
—Увээр — это само по себе отлично, вы-то к нему каким боком?
—О, это долгая история,— протянул Анчутка, но Пельмень, не склонный молоть лишнее, был краток:
—Яшка не тот карман взял.
Суть рассказанной истории сводилась к тому, что, задав стрекача из Москвы, они некоторое время поскитались по стране, думая добраться до неких хлебных и теплых краев. Однако то ли по незнанию географии, то ли просто так сложилось, что, вдоволь получив по хребтам и чуть не загремев в тюрягу в Саратове, метнулись в Киев, а там через Сороки в Кишинев. После всех скитаний город показался раем — и тепло, и фрукты прямо на деревьях повсюду, а главное — люди добрые-предобрые.
—Идешь по рынку, а тебе со всех сторон ложки тянут, попробовать дают и творог, и сметану,— вспоминал, чуть не облизываясь, Анчутка,— ух и физию я себе наел — страсть.
Правдоруб Андрюха поправил:
—Это он тебе рассказывает. Попрошайничал он. Шайки свои голубые выкатит и тоненько заведет что-нибудь жалобное, типа «Враги сожгли родную хату».
—А что, и пусть,— отмахнулся Яшка,— не то что не голодали, отжирались. А вот жадность фраера сгубила…
—Причем как раз на рынке, влез в карман к полковнику, который цветочки покупал.
Оля возмутилась:
—Как не стыдно! Человек за цветочками пришел, а ты, варвар… не мог, что ли, ну хотя бы в мясном ряду?
Анчутка возразил по существу:
—Я рассудил: раз негодяй такой тратится на чепуху, стало быть, жирный. В общем, я руку-то в карман, а там — матушки мои!— крючков рыболовных понатыкано!
—И хоп-ля-ля,— продолжил Пельмень,— всунуть-то руку всунешь, а обратно — никак. Стоял, крепился-крепился, раздулся, как самовар, рожа красная, хоть прикуривай…
—Ну, само собой, не сдержался, заорал, как ошпаренный,— радостно продолжал Анчутка,— крючки намертво держат, публика собирается, слышу — лупцевать собираются. А полковник — ничего, расплатился, цветочки забрал…
—Это Максим Максимыч оказался, на наше счастье,— пояснил Пельмень.
—Максим Максимыч — это кто?
—Товарищ Кузнецов, Батя, бывший командир наш,— сообщил Анчутка,— ох и головастый мужик! Он теперь у вас по снабжению, на фабрике.
—Да, слыхала про него, хвалят. И по каким причинам он вас тотчас в милицию не сдал?
—Пожалел,— поведал Андрюха,— нет, ну как с рынка-то вышли, по сусалам навешал, но по-доброму, по-отцовски.
—Не больно, то есть,— уточнил Яшка,— ну а потом, как за уши оттрепал, начал выспрашивать, что да как.
—Хотели сперва деру дать. Да, во-первых, крючки держат, во-вторых, мужик хороший, к тому же и сам растолковал, как положено: что, детки, так и будете как перекати-поле? Война кончилась, надо жизнь налаживать, а вы чуждым… как это?
—Дезорганизующим,— четко выговорил Анчутка.
—Во, этим самым элементом… В общем, суть такая: недолго вам дурью маяться, стукнет восемнадцать и загремите в цугундер по-взрослому. Оставайтесь у меня в части, выправим вам документы, выучитесь ремеслу, людьми станете.
—И вы, стало быть, прибились? Так ведь там-то, в части, дисциплина, порядок, все по ранжиру. Вы-то птицы вольные, не тяжело?
—Сначала тяжко было,— признал Пельмень,— но сытно. И пора о будущем подумать. Не паразитировать, а работать над восстановлением хозяйства. Я вот по технике кое-что наблатыкался.
—Да, у Андрюхи получается, как надо,— подтвердил Анчутка,— а я все понемногу: и как монтажник, и красить-шпатлевать получается неплохо.
—Молодец этот ваш… наш, то есть Кузнецов. Ужасно за вас рада, честно. А уж Колька до потолка прыгать будет.
—Где он, кстати, черт старый?
Оля не успела ответить: в коридоре снова послышались шаги, дверь отворилась, показались директор Петр Николаевич и, к немалому Олиному удивлению, тот самый товарищ военный, у «Летчика-испытателя».
Глава 12
—Вот тут у нас библиотека,— продолжая экскурсию, пояснял Петр Николаевич,— многое уже сделано своими силами.
—Да, вижу,— подтвердил гость. Сдернув перчатку, по-хозяйски провел пальцами по стене, глянул вверх,— и все-таки подработать надо. Стена в библиотеке должна быть гладкой, как стекло, а тут вон, уже трещины наметились. Еще немного — и пойдет грибок, нужна будет дополнительнае обработка, ненужные траты.
Оля напомнила о себе:
—Здравствуйте.
Он кратко глянул в ее сторону, очевидно узнав, слегка приподнял углы рта:
—Здравствуйте, здравствуйте,— и тотчас, изгнав улыбку, строго обратился к парням
[1]:— Отвлекаете товарища от работы? Вон, смотрите, портреты стоят, агитационная продукция — разве им место у стены? Помогите даме.
