—Это не дама, Максим Максимович,— отрапортовал Пельмень,— это наша старая подруга.
—Что, раз подруга — то и не дама, сама справится? Ну-ка, рысью за сверлилкой — и приступайте.
Петр Николаевич сообщил:
—В кабинете труда есть фэдэшка1.
—Выполнять,— приказал парням инженер-полковник.
Их как ветром сдуло, только валенки застучали.
—При всем уважении к моему гениальному земляку, наша техника мощнее, быстрей дело пойдет,— объяснил свое высокомерие гость и, повернувшись, пообещал Оле:— Сейчас окажем содействие.
—Это Ольга Гладкова, наша старшая пионервожатая и библиотекарь,— запоздало представил Петр Николаевич.
—Да мы уж шапочно знакомы. Весьма отзывчивый товарищ.
Она протянула ладошку, полковник пожал ее. В углах карих глаз собрались морщинки, отчего лицо стало совсем другим, куда добрее.
—Кузнецов, Максим Максимович.
«Симпатичный дядька,— подумала Оля,— и на военного не похож».
—Очень приятно.
—Скажите, а товарищу Гладковой, директору фабрики, вы не родственница?
—Дочь.
—Похожи на нее, такая же красавица,— заметил Кузнецов. Просто констатировал факт.— Сейчас бойцы помогут, а мы с товарищем директором пока продолжим.
Они вышли.
Оля продолжала наводить окончательный блеск, исправляя одной ей видимые недочеты, добавляя штрихи.
«Интересно получается! Снабженец, заслуженный человек,— и вот так запросто прикрывает воришку. Допустим, я этому только рада, Яшка все-таки друг и небезнадежен… и все-таки каждый раз, когда их прощают, вытаскивают из очередного котла, они опять берутся за свое. А если бы один раз загремели в колонию?»
Оля поежилась. Конечно, она и понятия не имела, каково там приходится, все знания о системе трудовой перековки черпала исключительно из трудов Макаренко.
«Кузнецов, стало быть, откуда-то с Харьковщины? Назвал Антона Семеновича земляком… да, но все-таки, если оставить в стороне мое личное отношение к этим двум — они же все-таки преступники?»
Оля не удержалась, усмехнулась: за годы общения с ребятами в ее взгляде на них наметилась какая-то ненормальность. Преступники — это такие, с бородами-пистолетами-кастетами, а Анчутка с Пельменем — ой, оставьте! Какие они преступники, так, хулиганье.
«А что «так»? Тырить — тырили, воровать — воровали, и по мелочи, и по-крупному. А вот спроси меня кто: преступники они или нет — я твердо заявлю, что нет. Вот если бы это были другие… н-да-а-а, ну и логика. Лимиха обязательно бы прочла лекцию о ложно понимаемом товариществе и круговой поруке».
Бывшая старшая пионервожатая, Лидия Михайловна, не ленилась, навещала свою преемницу, как правило, с коляской, в которой почивала ее замечательно толстенькая, очаровательная дочка. Подобрела бывшая Ведьма Школьная: в глазах теплота, в голосе мягкость, и все-таки не упускала случая сделать поучение.
Как это там?
Девушка припомнила наставления, излагаемые в промежутках между укачиванием и подкармливанием: «Воспитатель, Олечка, не должен оставлять без внимания ни одного, даже самого незначительного нарушения установленных правил, объявить решительную борьбу ложному товариществу, бичу мальчишеских коллективов».
Странные дела творятся на свете! Лимиха всегда говорила вроде бы такие правильные слова, но почему-то совершенно не хотелось ее слушать. Лишь воспитание и уважение к старшей, к тому же молодой мамочке, которую нельзя огорчать, не позволяло зевнуть или вообще, рассмеявшись, уйти.
«Вот, допустим, случилось ЧП, а классный руководитель натолкнулся на упорное желание учащихся скрыть виновника того или другого проступка. Что следует сделать?»
Оля неопределенно пожала плечами — слишком мало исходников, чтобы делать выводы. Однако Лидии Михайловне, оказывается, все было кристально ясно:
«Ты как пионервожатая должна объяснить ребятам, что они поступают неправильно!»
«Что же, поощрять стукачество?» — прямо спросила Ольга.
Лимиха решительно воспротивилась такой постановке: «Нет! Мы не имеем морального права толкать учащихся на то, чтобы они по секрету выдавали виновников. Надо бороться с нечестностью — и одновременно воспитывать у школьников гражданское мужество в откровенной оценке своих и чужих поступков».
«Как это совместить в одной голове, интересно?..»
Глава 13
В библиотеку проник Колька и немедленно выказал свое полное одобрение проделанной Олей работы:
—Ох ты, фу-ты ну-ты! Это что, все правда?
Она показала язык:
—А вот и да, до буковки! Вот и завидуй.
—Больно надо. Слушай-ка…
Оля перебила:
—Нет, это ты слушай! Кто сейчас заявится — закачаешься!
—Кто еще?..
В дверь ввалились, галдя и засучивая рукава, Яшка с Андрюхой.
—А вот и мы!
—Колька!
—Привет, сволочи!
Когда поутихли первые восторги и отстучали дружеские тумаки по спинам, Яшка повторил историю — уже для Кольки, который, выслушав, признался:
—Повезло, граждане, завидую. Слу́жите, можно сказать.
—Ничего эдакого,— отмахнулся Пельмень,— да, совсем забыл. Ребят, вы, я смотрю, знакомы с Максим Максимычем.
—Некоторым образом,— сдержанно призналась Оля, бросив на Кольку многозначительный, предостерегающий взгляд.
—Так вы ему смотрите, не сболтните о наших прошлых подвигах.
—Вы, стало быть, не рассказывали?— уточнил Колька.
—Кишка тонка,— горестно признался Анчутка,— наврали, что первый раз, по глупости.
—Он и поверил?— лукаво спросила Ольга.— Не похож он на дурачка.
Пельмень пожал плечами:
—Поверил — не поверил, но ничего не сказал. Будем считать, что не знает. Вообще, по правде говоря, в части и похлеще нас типы имеются.
—Что у вас там, штрафбат?— усмехнулся Николай, но Яшка заупрямился:
—Не то чтобы… но немало товарищей еще с сорок первого года, ну, такие. Понимаешь?
—Нет.
—Дезертиры,— прямо втолковал Пельмень,— чего неясно?
—А… и что?
—Вот и то. Представь сам себе: сорок первый год, фашист прет, а ты от части отстал.
—Расстрел.
—Вот. И Батя…
—Это Кузнецов,— уточнила Оля.
—Да. Он, когда частью командовал, так и говорил им: дезертиры, предатели! Без суда и следствия расстрелять! Но потом… ну он же видит, что не специально.
—И говорит: ладно, так и быть, прощаю. Служи в моей части. Так и служат с тех пор. Михалыч… это шофер. Тот вообще вместе с машиной дезертировал — представь, если бы не на Батю наткнулся. Тут ж не просто дезертир, еще и вор.
