—Нащупал? Не греется?— спросил Пельмень.
—Не-а, вроде бы.
—Вот, теперь все в порядке, не греется подшипник. Пошли перекурим.
…После всех сказочных происшествий последних часов Колька окончательно успокоился, поэтому беседу с нарсудьей пересказал уже в юмористическом ключе. И поскольку любопытство по поводу встречи на перроне все-таки потерзывало, решил его утихомирить:
—Мужики, вы такую не видели: лет двадцати, рыжая, красивая, родинки вот тут и тут?
—Да бывают разные,— уклончиво отозвался Пельмень. Анчутка, более словоохотливый, пояснил, что рыжая появлялась несколько раз:
—А это тетка-счетовод. Выдавала нам харчевые, помнишь, Андрюха?
Тот неодобрительно хрюкнул, но подтвердил: да, рыжая, деньги выдавала.
—С этим мутила, как его… казначеем, Исаичем. А что?
Колька рассказал про встречу на платформе. Выслушав, приятели его поведение полностью одобрили.
—Точно, точно. Все верно сделал,— решительно заявил Андрюха,— нечего болтать.
—Да уж, кто его знает, тем более если в очках и шляпе,— поддержал Яшка.— Тут было один раз. Двадцать третьего февраля всем выходной объявили, возвращались со Светкой из Парка Горького, с катка…
—Откуда? С кем?— удивился Пельмень.
—Ты сиди в своей яме и не высовывайся,— недовольно ответил Анчутка,— чего неясно? Ой, и красотища там была после карнавала — что ты! Каток раскрасили под паркет, а гирлянды так подсветили, как будто потолок. Весело, хоккей, танцы. В общем, возвращались уже поздно, пока то да се…
—Ага, то да се,— со значением протянул Андрюха.
Яшка вспыхнул, но ответом его не удостоил.
—В общем, проводил, решил прогуляться под луной, пивка хлебнуть на полянке. Отошел в сторонку с дороги, за «Летчиком-испытателем», иду к железке — вдруг слышу, возня какая-то, вопли. Схоронился я в кустах, вижу: мелкая какая-то тетка и тип — как раз в шляпе и очки!
—Сразу ясно — злодей,— вставил Андрюха.
—Отстань. За руки хватает, вроде как с нежностями к ней, а она на него — в лай: не тронь меня, такой-сякой, всякие слова заковыристые, тиран, дестоп…
—Деспот?— переспросил Колька.
—Да-да, вот это слово.
—А он чего?
Яшка замялся, но все-таки продолжил:
—Он ее эдак за руку эту дернул — и в горло.
—Что, вцепился?
—Перегрыз.
—Вот гонит же — и не краснеет,— проворчал Пельмень,— что за человек?
Яшка побагровел:
—Да не гоню я! Только хлопнуло тихо, раз, другой. Она и все…
—Что «все»?
—Ничего! На руки поднял и потащил. А уж где он ее сожрал, под какой елкой — это я не знаю.
—А ты что?
—Смылся, конечно! И пивко пришлось на ходу глотать.
Помолчали, потом Пельмень, старательно затушив папиросу, заметил Кольке:
—Совсем чудной стал, как женихаться начал.
—С кем?!
—Как с кем, со Светкой. Смотри, Санька соколами своими затравит.
—Да пошел ты,— ответил Яшка, красный, как рак,— я вообще не с тобой толкую!
Он демонстративно отвернулся от приятеля-гада:
—Я к тому, что правильно ты, Колька, промолчал, а то не оберешься потом. Вон и Палыч уже кружится тут, как щука, не к добру это все. Так что пусть уж они сами со своими бабами разбираются, а мы целее будем.
—Я ему, между прочим, это задолбался втолковывать,— невозмутимо вставил Андрюха,— а он, видишь, наконец-то усвоил, теперь и нас поучает. Но так-то да, правду глаголет наш балабол: жуй пирог с грибами, а язык держи за зубами. Иначе мигом вылетишь снова, лапти донашивать.
Пельмень потянулся, хрустя суставами.
—Все мы тут, дружище, в одной лодке. Чего раскачивать-то?
—Отвернуться надо вовремя,— усмехнулся Колька.
—И это тоже,— согласился Пельмень,— неравнодушие — оно хорошо, если к месту.
—Это как же?
—А вот так. Промолчишь — и будешь получать на руки в четыре-пять раз больше, чем в других местах, да еще и чистоганом, без всей этой глупости — на бездетность, профсоюзные, соцстрах, облигации и прочее. Подходит или жаловаться побежишь?
—Не побегу,— признался Колька.
—Вот и я нет. И вот этот, который дуется в углу,— тоже нет. Пошли, попробуем еще раз трактор завести — греется, не греется, а то же Михалыч по шапке надает.
…По шапке, точнее, снежком по затылку, получил сначала он сам, а потом Колька. Третий, Яшка, был начеку, потому возмущенной Ольге изменили острый глаз и твердая рука. Да и кидаться ими из форточки библиотеки было не особо удобно. Убедившись, что на нее обратили внимание, Оля, моментально приняв вид серьезный и невозмутимый, красноречиво поманила пальцем.
Тут до Кольки дошло, что все это время и она, и наверняка мама места себе не находили и что по-хорошему получит он сейчас полную шапку люлей, и совершенно заслуженно. Разговор-то шел о том, что он нынче пособит передвинуть стеллажи в библиотеке, в которой, как уведомил Петр Николаевич, со дня на день бригада военспецов начнет ремонт.
Глава 5
Со времени визита на Первую Мещанку Акимов по вполне понятным причинам не находил себе места. Работал как положено, к тому же теперь это было куда проще, ведь нет нужды еще и командира из себя разыгрывать. Да и ничего серьезного в районе не случалось, не считая мелочей — свойского мордобоя по пятницам или бузы после получки. Тем сложнее было, мысли постоянно скатывались на пропавшую Галину, и в голове возникали версии одна страшнее другой. Он дошел уже до той точки, когда все трупы мира имели своей первопричиной его самого, его легковерие, трусость и неумение разбираться в людях.
Сорокин созвал подчиненных на летучую головомойку с раздачей поручений. С текучкой управились быстро, и Сергей, все эти четверть часа сидевший как на иголках, уже совсем было успокоился. Но рано.
—Итак, Шамонай,— как бы мимоходом, без особого выражения начал Сорокин, доставая из папки две фотокарточки,— Галина Ивановна, двадцати трех лет, замужняя. Пропала двадцать третьего февраля. Прошу.
Сергей, глянув на фото, с облегчением засомневался. Строгая молодая женщина, с поистине королевской осанкой, начальственным, высокомерным взглядом. Ни тени краски на лице, всяких этих помад-туши. Конечно, вот родинка на шее и завлекалочка над губой, только она-то вполне может оказаться и подрисованной, прилепленной, кто их, щеголих, ведает.
—Красивая,— заметил Остапчук.
—Сергей, она?— коротко спросил Сорокин.
—Не могу утверждать с ответственностью,— замялся Акимов,— так-то похожа, но…
