На лице полковника отразилось глубочайшее удивление, смешанное с разочарованием. Он грустно посмотрел на Гортензию.
– Вы так плохо меня знаете? – В его голосе послышалась горечь. – Я сказал, что идея великолепна, но что касается ее реализации… я был бы последним негодяем, если бы заставил женщину пойти на этот шаг, когда я здесь.
– Вы хотите сказать…
– Если кто-то и должен убить Меттерниха, им буду я, и никто другой! И я сделаю это с величайшим удовольствием, черт побери! Вы не имеете права лишить меня подобной радости, – добавил он, – повернувшись к Фелисии.
Она пожала плечами.
– Я подозревала, что вы отреагируете именно так. Не следовало делиться с вами моей идеей.
– Я бы никогда вам этого не позволила, – мягко возразила Гортензия. – Если бы вы не предупредили полковника, это сделала бы я. Он был моей единственной надеждой.
Дюшан молча взял руку Гортензии и поцеловал ее; лицо же Фелисии было мрачнее тучи: ей явно не понравилось, что ее дьявольская затея будет реализована другим.
– Я должна отомстить за своего мужа, – прошептала она.
– А я, – ответил Дюшан высокомерно, – мщу за императора и весь французский народ!
К этому добавить было нечего. Фелисия сдалась, но при условии, что она тоже примет участие в покушении, хотя бы помогая Дюшану скрыться. И не откладывая дела в долгий ящик, они принялись разрабатывать план покушения на эглонского тюремщика.
– Здесь, как и в любом деле, нужна основательная подготовка, – сказал полковник. – Хорошо бы, по возможности, выйти сухим из воды.
На следующий день в Вене одним нищим стало больше. Он слонялся возле церкви миноритов, затем несколько дней околачивался возле Балхаусплатц – императорского министерства юстиции. И этим нищим был, естественно, Дюшан, который наблюдал за перемещениями Меттерниха.
Каждый вечер он покидал свой фехтовальный зал и отправлялся к Пальмире, у которой и раньше нередко бывал, но несколько минут спустя выходил оттуда через черный ход в нищенских лохмотьях и занимал свой наблюдательный пост. За пост этот пришлось заплатить очень влиятельному в Вене братству нищих. Но Дюшану удалось завязать в братстве полезные знакомства, и его приняли за сравнительно небольшую мзду.
Балхаусплац находился неподалеку от дворца Пальм, и Фелисия предложила, чтобы Тимур оберегал Дюшана, но тот отказался – даже переодетый, турок был слишком заметной фигурой. К тому же Дюшану не хотелось, чтобы женщины привлекали к себе внимание полиции. Да и занятие это оказалось вполне безопасным. Нужно было разузнать, в какое время вечером канцлер покидает министерство и один или с сопровождающими направляется в поместье Реннвег – туда Меттерних перебирался с наступлением весны.
Умелый стрелок, полковник решил воспользоваться для убийства пистолетом.
– Я убью его в момент, который сочту наиболее благоприятным, – ответил он как-то утром на вопрос Фелисии о дате покушения. – Его расписание несколько меняется каждый день.
– Должна ли я напоминать, что вы обещали не препятствовать мне помочь вам? Я могла бы обеспечить вам побег.
– Именно этим вы и займетесь, потому что скрываться я намереваюсь у вас, если у меня, конечно, будет время убежать. Но при этом вы не должны быть скомпрометированы.
– Я так и думала! Вы намерены держать меня в стороне. Но я буду защищать вас, невзирая ни на что.
И Тимур получил приказ каждый вечер здоровья ради совершать пешие прогулки под липами на Миноритенплатц, держась поближе к министерству юстиции и при этом не привлекая к себе внимания.
В Вену пришла настоящая весна, голые ветки деревьев покрылись нежной зеленью. Холмы вокруг города благоухали ароматами цветущих яблонь, слив и груш, а хозяева придорожных кабачков чистили столы и стулья, готовясь выставить их в сады под открытое небо. После Пасхи вальсы опять царствовали над городом, отовсюду слышались звуки скрипок.
Венцы с радостью простились с тяготами зимы и Великого поста и с удовольствием совершали пешие прогулки. На женских шляпках перья уступили место цветам. Никто не обращал внимания на прогуливающегося по Миноритенплатц Тимура, за исключением нескольких женщин, которые, привлеченные статью турка, исподтишка улыбались ему за спинами мужей.
Не зная точного дня покушения, Фелисия и Гортензия начинали тревожиться каждый вечер с наступлением темноты. Они не выходили вечером из дома ни на концерт, ни в театр из опасения, что их не будет на месте как раз тогда, когда потребуется их помощь. Они просто оставляли двери открытыми и тихо сидели возле камина. Гортензия с грустью вспоминала свой сад в Комбере, свой уютный дом, не такой роскошный, как их венские апартаменты, но зато удобный и родной. Ей казалось, что она покинула его много лет назад и никогда не вернется туда вновь. Незаметно для нее самой настроение у Гортензии испортилось, даже тревожное воспоминание о Батлере стерлось. Судовладелец предпочел исчезнуть, оставалось надеяться, что навсегда. Полученный суровый урок, возможно, заставил его вернуться домой… Фелисия утверждала, что было бы наивностью так рассуждать, но Гортензия устала от этой истории и предпочитала жить так, как будто человек из Морле никогда не существовал. И вообще, будь что будет…
Больше всего ее беспокоило отсутствие новостей о Жане. На следующий день после неудачной попытки похищения она решилась написать Франсуа Деве и попытаться узнать какие-нибудь новости. Она от всего сердца надеялась, что Франсуа покажет письмо своему другу и Жан нарушит наконец свое тягостное молчание. Но Франсуа прислал лишь коротенькое почтительное письмо, в котором сообщал о здоровье маленького Этьена и обитателей Комбера, о состоянии дел в доме и видах на урожай. И лишь несколько слов о Жане: он жив-здоров, но не был в Комбере после отъезда Гортензии.
Слишком короткое, слегка тревожащее и полное недомолвок, которые Гортензия никак не могла истолковать, письмо. Может, Франсуа и Жан поссорились? И Гортензии все сильнее хотелось вернуться во Францию и снова зажить по-прежнему. Даже благородная цель, которой она посвятила себя вместе с Фелисией и Дюшаном, сделалась невыносимой, поскольку ей не было видно конца.
Принц Франсуа, казалось, забыл об обитательницах дворца Пальм, и с отъездом Вильгельмины в ее поместье де Саган во дворце воцарился покой. Городские сплетники в мельчайших деталях обсуждали жизнь молодого человека. С наступлением весны его здоровье улучшилось, каждый день он совершал прогулки за город на одной из своих лошадей – Мустафе или Рулере, с удовольствием посещал оперу или бургтеатр, присутствовал на приемах, устраиваемых эрцгерцогами, или обедал у них, заказал себе новую карету, тщательно следил за тем, чтобы выглядеть элегантно, и вообще делал тысячу самых разнообразных дел. Но знали также, что принц не посещал больше частные дома, после отъезда Прокеша наблюдение за ним усилилось, и его всюду сопровождала охрана. Даже Мармон не наведывался больше в Хофбург.
– Я все рассказал, – грустно поведал он Фелисии поздним апрельским вечером, заглянув во дворец Пальм проведать своих друзей и выпить с ними чашечку кофе. – Во мне, как видно, отныне не нуждаются. Я ему очень сочувствую. К нему легко привязаться, так же, как к его отцу…
