— Это уже вчерашний день. Сейчас такие перехватчики,
маскираторы, шифраторы, анализаторы применяют, что твои игрушки покажутся
детской забавой. Трудно работать стало, нужно новую технику осваивать, в
компьютерах разбираться. Сейчас, знаешь, какие умные ребята к нам идут на
работу. Это уже двадцать первый век.
— Поэтому ты решил вызвать меня?
— Я хочу посоветоваться.
— Это я уже догадался. Опять какую-нибудь пакость
придумали. Ты ведь раньше в семнадцатом отделе работал, по Южной Азии
специалистом был. А наше управление все считали слишком шумным и никому не
нужным. Думали, раз есть группы «Альфа» или «Вымпел», зачем нам еще какое-то
специальное управление, занимающееся активными действиями за рубежом.
— Не знаю, кто думал, но я был другого мнения. И ты
прекрасно это помнишь. Ваше управление делало много нужного, чего не могли
сделать другие.
— Спасибо на добром слове. Поэтому меня и выперли
отсюда?
— Это сделал не я, и напрасно ты сейчас об этом
вспоминаешь. Нам как раз нужен твой опыт.
— Можно считать это официальным предложением
руководства разведки?
— Можно.
— А как твой «академик»? Он возражать не будет? Я ведь
человек старой эпохи, могу дров наломать.
— Неужели ты думаешь, мы не получили его согласия?
— Понятно. Теперь можешь начинать свой разговор. Я уже
забыл, что я пенсионер.
— Хорошо. То, что я скажу, — останется только
здесь. Извини, что приходится об этом напоминать. Формально ты все-таки на
пенсии.
— Ладно, я не обидчивый, давай дальше. Будем считать,
что ты меня предупредил. — У гостя были резкие грубые черты лица, которые,
казалось, застыли теперь в неподвижной маске. Ему все-таки не понравились слова
хозяина кабинета.
— Нам нужны все данные по вашей операции восемьдесят
девятого года.
— Не понял?
— Кончай дурака валять. Нам нужны все данные по вашей
операции в Румынии в декабре восемьдесят девятого года. Теперь понял?
— Ясно. Поэтому меня и вспомнили. А почему не
пригласили Леонида Владимировича или Бориса Александровича?
[2]
Они могли рассказать гораздо больше моего.
— Мы их просили о сотрудничестве, и они назвали нам
твою фамилию. Точные детали они не помнят или делают вид, что не помнят. Не
хотят рассказывать. Не любят они нашего «академика», сам понимаешь, для них он
человек Горбачева — Ельцина. Все, что мы и так могли узнать из документов, они
рассказали, а больше ни слова. Ничего не помнят. Хорошо еще вспомнили про тебя.
— Документы сохранились?
— Конечно, нет. Ты ведь помнишь, что у нас было в
августе девяносто первого. Тогда ждали штурма основного здания. По приказу
Шебаршина тогда были уничтожены все документы о вашей операции в Румынии.
Никаких следов не осталось.
— Это я помню, — вздохнул гость, — мы
боялись, что тогда и сюда, в Ясенево, доберутся эти ретивые демократы. Всю ночь
ждали. За любую информацию из твоего кабинета американцы тогда готовы были
платить любую цену. Но, к счастью, все обошлось.
— Так это твои люди тогда здесь сидели?
— Два дня. Приказ был категорический — посторонних не
пускать. Всем умереть на месте, но не пускать. И мы готовились умереть.
А потом мы узнали, что ушел Шебаршин. Ты ведь знаешь, как мы
все его уважали, он настоящий профессионал был, как этот зануда Крючков, хотя
сейчас я понимаю, что Крючков был просто прекрасным руководителем по сравнению
с этим предателем Бакатиным. Я в Таллинне был, документы там уничтожал, когда
узнал по телевизору, что Бакатин сдал американскому послу нашу схему
прослушивания американского посольства. Мы над ней столько лет работали. А он,
понимаешь, взял и отнес всю схему. В любой стране, даже в Америке, его за такое
дело посадили бы на электрический стул. Ничего худшего нельзя было и придумать.
Я даже не поверил, когда услышал. А потом приехал в Москву и положил на стол
рапорт о своем увольнении.
— Эти времена уже прошли, — нахмурился хозяин
кабинета, — сейчас никто не собирается ничего отдавать американским послам.
— Надеюсь. Тебе, Слава, я верю, а вот твоему
«академику» — нет. Если бы он меня вызвал, я бы ни за что не пришел. Он один из
них, из разрушителей. Он ведь рядом с Горбачевым сидел, мог бы и подсказать при
случае.
— Мы все немного разрушители, — мрачно заметил
хозяин кабинета, — и винить нам надо только себя, Сережа, только себя.
— Мне себя винить не за что, — возразил
гость, — я всю свою жизнь честно служил своей родине. И свой партбилет,
между прочим, не выбрасывал, как некоторые.
— Если на меня намекаешь, то напрасно, я его тоже не
выбрасывал.
— А когда с Ельциным встречаешься, то взасос целуешься,
наверное. И ничего ему не говоришь. А с остальными как? На банкетах видишься? И
тоже молчишь?
— Мы тебя позвали не из-за этого, — строго одернул
его хозяин кабинета, — не забывайся, Сережа, ты не мальчик. Должен все
понимать.
— Вспомнили наконец. А раньше я никому не нужен был. Я
ведь генерала раньше тебя получил, Слава. Но я так и остался с одной
звездочкой, а у тебя, говорят, уже третья на погоны нашита. Ты ведь сейчас уже
первый заместитель «академика».
— Тебе больше нечего сказать, — строго уточнил
хозяин кабинета, — может, еще водички выпьешь, остудишься?
— Ладно, все, больше не буду ничего говорить. Задавай
свои вопросы, генерал.
Хозяин кабинета покачал головой. У него было уставшее лицо,
с мешками под глазами. Красиво уложенные и коротко постриженные волосы были уже
отмечены сединой. Чем-то он был похож даже на актера Тихонова, так блистательно
сыгравшего советского разведчика Исаева в кино. Но здесь было совсем не до
кино.
— Ты возглавлял операцию в Румынии?
— В восемьдесят девятом году я. До этого был другой.
— Ты же прекрасно понимаешь, что именно нас интересует.
— Да. Операция по спасению «динозавров». Этим
занимались мои ребята.
— Ты помнишь их имена?
— А как ты думаешь?
— Кто был твоим заместителем?
— Конечно, «Маркиз».
— Бернардо Рохас участвовал в твоей операции?
