–Да, но где же?
–Молодые люди теперь слышат хуже, чем старые. В Германии, в газете, говорю я вам. Сказано, что будут выделять средства, чтобы все могли увидеть звезд. Но какие звезды, когда не видишь белого света? Вчера я был в городских банях…
Но что именно случилось в банях, какие земные тела и что в целом там повидал настройщик, тонуло в звоне. Он тер нос, качал головой. Распахнутая крышка инструмента ловила блик от окна.
Под такие разговоры я обычно отвлекался. Да и дяде Боруху собеседник не требовался. Но вдруг, совершенно неожиданно, оказалось, что он смотрит прямо на меня, явно ожидая ответа. Но какой вопрос был задан?
–Вы согласны, господин Лисица? Да или все-таки нет?
Я подтвердил, что горячо согласен. Соображая про себя, с чем это я мог согласиться. Настройщик смотрел на меня с сомнением.
–Значит, переезжаете?
Он предлагал мне комнату, вот в чем дело! Вместе с женой Борух занимал квартиру в бывшем доходном доме Гвоздильного Короля, известного в городе фабриканта. Дочь их давно вышла замуж и уехала в Одессу. Сын, член Коммунистического интернационала молодежи, состоял рабкором при какой-то московской газете. Велика была вероятность, что дядю Боруха в скором времени уплотнят. Этого боялись как чумы. Вопрос квартиры тогда стоял крайне остро. Вернувшись вечером со службы, можно было внезапно обнаружить в своем ватерклозете чужую личность, вселенную на «лишние метры». В квартирах обитали по пять-шесть семей, разумеется, временно, пока не решится жилищный вопрос в самом широком смысле. Декрет «О мерах правильного распределения жилищ среди трудящегося населения» разрешал 18 квадратных аршин на человека (9 кв. м). В то же время искать соседей к себе на «лишние метры» бумага дозволяла самостоятельно.
Я угадал, именно страх уплотнения сыграл свою роль. А кроме того, Борух явно сочувствовал мне, настройщик давно знал Эбергов, от него не было секретов во всех городских домах.
–Да, но ведь много платить я не смогу?
–О чем вы говорите!– он так энергично нажал на клавишу, что она жалобно запела,– главный гешефт– мы оформим бумагу от уплотнителей, а кроме того– вы доктор! Как бы я хотел, чтобы Яков, мой сын, стал доктором! Он, однако, стал вовсе «революционэром»,– настройщик нажал на «э», как на клавишу,– я не говорю об этом с моей женой, его матерью, она и так давно кушает без аппетита. А вот вы сможете ставить ей уколов. От нервов.
Жена его была корсетницей в известной швейной мастерской «Жюль Гармидер».
Этот сказочный настройщик стал моим спасителем. Не пришлось долго объясняться с Эбергами, которые пытались меня отговорить, но, уверен, только из вежливости. Доктор заявил в своей резкой манере, что не видит причин для моего переезда, но тогда как раз шли разбирательства в университете. Кого-то там увольняли за непролетарское происхождение, лишали званий и пенсии. Пришло письмо о высылке из Петрограда за границу русских ученых как предателей, и Эбергу было вовсе не до меня. Он часто запирался в кабинете, расхаживал там ночи напролет, и открытое окно не помогало прогнать резкий запах спиртного и лекарств. Глаша, узнав о предложении настройщика, не сказала совсем ничего. Стыдясь, что был им такой обузой, в один вечер я, собравшись, съехал. Имущества было немного. Мне удалось сохранить мой старый врачебный чемоданчик. Я привез его из Новороссийска, завернув в шинель. Кожа вытерлась в складках до рыжины, но замок отлично держал. В нем я хранил фотографии, бумаги, кое-какие вещи на память о родителях. Кроме этого, было что-то из одежды, книги. В общем, собрался я быстро и вот так, в последний месяц весны, оказался в доме Гвоздильного Короля.
Дом гвоздильного короля
Длинная кирпичная кишка– здание мануфактуры. Следом короткая, как цирковой псевдоним, вывеска торгового дома «Шпис и Прек», лучшее оцинкованное железо с гарантией. В нос шибает простоквашей, значит, проходим молочную Сериковой. Следом склады химических товаров и стеклянной тары с пестрой рекламой «пробок всех сортов». И вдруг– острый запах свежего хлеба, пекари-персы вымешивают в подвале тесто на тонкие лепешки, жарят пирожки на скверном, как машинное, масле. Другой запах, сладковатый, гниющих фруктов и немного земли– это лавка, где продает не библейские, а земные яблоки Петр, сын Апостола Сайтери Оглы, нарочно захочешь– такого не выдумаешь. И вот, наконец, в конце улицы высокий, в четыре этажа, краснокирпичный дом.
Первым его владельцем значился агент страхового общества «Саламандра». На память о нем на фасаде обрастает зеленью медная табличка, утверждающая, что здание застраховано от всех превратностей судьбы, пожаров и ураганов. Не учли только революцию. Потом дом переходил из рук в руки, пока наконец его не приобрел известный ростовский купец, владелец гвоздильно-проволочного завода, который был крупнейшим на юге, поэтому купца прозвали Гвоздильным Королем. В этом королевском доме я и занял одну из комнат настройщика. Удачным приобретением был отдельный ход в комнату. Она торчала на манер богемной мансарды или попросту чердака на самом верху, под крышей. Железная лестница вилась вместе с виноградом по углу дома, шаталась и раскачивалась, как трап корабля, когда я по ней поднимался.
Комната была очень чистой, но невероятно тесной, узкой, как шкаф. В ней можно было только лежать и сидеть. Лежать на деревянной кровати у окна, сидеть там же– работая за небольшим столом. В общем, места для фокстрота не оставалось. Средневековый студент-медик из всего имущества имел при себе ночной горшок, замок для письменного стола, свечи и чернила. Я решил, что это достойный пример скромных потребностей, и довольно удачно разместил в моей комнате носильные вещи и книги. Немного пришлось только потесниться ради моей вполне буржуазной роскоши– кофеварки.
Бульотку-кофеварку я добыл на толкучем рынке. Медная, натертая до красноты, с горелкой-спиртовкой, она варила отличный кофе даже ячменный, а на спиртовке я, наловчившись, жарил хлеб. Этот жареный хлеб с солью и перцем! Таких ужинов я потом не припомню и в отличных ресторанах.
Кофеварку настройщик с сомнением утвердил. Но при этом ни примуса, ни керосинки очень просил не держать, опасался копоти и пожаров, ведь на «Саламандру» надежд больше не было. Говорили, страховое общество предусмотрительно перевело все денежные активы за границу и отчалило на Балканы вместе с первым маршем красных знамен. А потом и вовсе открыло представительство в Америке. На моей карте мира– подарок Эберга на прощание– Северо-Американские Штаты плавали жизнерадостным зеленым островом между двух океанов. Карту я прицепил канцелярскими кнопками к стене над кроватью. Кроме нее, здесь в общем глядеть было не на что.
Доходный дом Гвоздильного Короля смотрит и на пустырь, и на проезжую улицу. В глубине двора каретник, вход сквозной через арку сразу на две улицы для удобства проезда экипажей. Каретник давно переделан жильцами под сараи. Над ними торчит шест голубятни. При постройке дома в моей комнате была задумана глухая стена без окон– брандмауэр для того, чтобы лепить здания плотно, единой линией фасадов– защита от пожаров. Но этому дому соседа не досталось. Он стоял отдельно от всех, и ушлые жильцы наделали беспорядочно в стене окон. Мое выходило на широкий пустырь– границу между Ростовом и армянским белым городом Нахичеванем. Над пустырем ветер несет лай собак, звуки выстрелов. За рекой в степи вспыхивают молнии, когда осенью и весной идут грозы.
