Армян на Дон переселила Екатерина. Их поселение начиналось на остатках старой крепости, где вскоре вырос город, замечательный по своей стройной наружности, как писали путешественники. Они же отмечали, что народонаселение Нахичевани отличается смышленостъю и ловкостью в торговле. Местные армяне, космополиты, бойко торговали с соотечественниками от Астрахани до Лейпцига. При этом, в точности как отмечали путешественники, вели дела ловко, к примеру, скупая на донских виноградниках вино и выгодно сбывая его под видом наилучшего французского шатолафита. Ростов лепится на берегу плотно, кирпичными зданиями мануфактур, заводов, куполами церквей русских и греческих. А Нахичевань строилась по примеру столицы и строгому плану, улицы-линии ровные, идут под номерами, без названий. Вдоль тротуара– белые и розовые акации. Давно прошли те времена, когда этот небольшой городок сравнивали с Константинополем. Улицы освещены, протянута телефонная линия. У Дона построен павильон местного яхт-клуба. Белые стены особняков с широкими верандами, укрытыми виноградом. Кофейни, где слышен стук игры в нарды. И– снова открывшиеся ювелирные лавки, где за прилавком всегда стояли только мужчины, рождали впечатление чего-то экзотического. Огни в домах гасили рано– местные мужчины проводят время в ростовских кафешантанах и на ипподроме, женщины в заботах о доме.
Однако тишь да гладь здесь только на первый взгляд. Всей России известны нахичевансские умельцы– делатели фальшивых банкнот и документов. В их работе и на монетном дворе не нашли бы изъяна. Широкий пустырь в восточной части города– «Горячий край». Здесь работали вентерюшники, уличные грабители. Прозвище они получили потому, что брали свежую жертву, как рыбу, в вентерь, то есть в ловушку. Здесь промышял и известный вентерюшник Кусок, Мишка Халезов. Он проходил подозреваемыми в убийстве актрисы театра «Буфф». Из-за этой стрельбы в центре Ростова меня когда-то и выперли из университета
[14].
Между Ростовом и Нахичеванью– межа. Граница. Установлены даже полосатые столбы, хотя это курам на смех– на пустыре-то. Раньше в церковные праздники здесь гуляли ярмарки. В другие дни ставился шатер цирка. А как стемнеет, ростовские уголовники подкидывали на этот пустырь трупы. Логика была проста: раз тело на земле другого города, то местная полиция не станет им заниматься. Однако вскоре Нахичевань и Ростов объединило общее полицейское ведомство. По меже бегут рельсы трамвая, который ходит между армянским и русским городом. С трамвайной линией, которая начинается от ростовского вокзала, вышла история вполне в духе этих мест. Трамвайные пути в Ростове и Нахичевани строили бельгийцы, концессия. Вот и сделали дорогу европейской ширины. Такой нет нигде в России, и вагоны поэтому пустили заграничные– брали подержанные. Эти европейские рельсы блестят в пыли пустыря– нахичеванской межи. Бич пустыря– бродячие собаки. Возмущенная общественность даже предлагала испытать на них стрихниновые пилюли, но собаки по-прежнему живы-здоровы и с лаем носятся за трамваями. Днем, презирая пограничные столбы, по меже гуляют гуси и коровы. Время все сильнее притягивает города друг к другу. Когда я въехал в дом Гвоздильного Короля, Ростов тянулся к меже приземистыми желтыми корпусами Николаевской больницы. А со стороны армянского поселения подступал бывший Александровский сад, теперь он имени германского революционера Карла Либкнехта. Ниже пустыря, ближе к Дону, виднелись плешивые огороды кооператива «Мысль и хозяйство», где непривычные к лопатам учителя сажают картошку и лук. Как вещь с чужого плеча, особняком на пустыре бросается в глаза помпезное здание управления Владикавказской железной дороги, дворец в стиле модерн. Иногда прямо из окна моей комнаты можно было послушать яростную декламацию на острые темы: вправлении дороги поместился кружок поэтов-любителей, и летом, в жаркие вечера, они выкрикивали рифмы и спорили на улице до темноты. А однажды стекло задребезжало от крика и свиста. Выглянув, я посмотрел до победного гола футбольный матч. И болельщики, и спортсмены действовали необычайно азартно. Не мешало даже то, что все игроки были без формы, в чем придется, а в воротах не натянута сетка. Но ночами пустырь казался пустым темным морем.
Отлично помню свое первое лето в этом доме. Бессмысленное, не занятое делом, первое после окончательной смены власти в Ростове. В тот год лето, как часто случается здесь, на юге, разом вычеркнуло весну. Пришла небывалая даже для здешнего климата жара. Отцвели каштаны. В палисадниках раскрылась и сильно запахла розовато-кофейная сирень «мулатка». От разогретой мостовой поднимался пар, под ногами пестрели красные и черные пятна зрелых ягод шелковицы. По-местному тютины. Тутового шелкопряда завезли армяне, те самые, переселенные Екатериной. Вентилятор из последних сил ныл, перетирая смазку, гоняя горячий воздух.
Помню череду однообразных дней. Липкая жара заходит в комнату, садится на кровать и душит. На кухне хозяйка разделывает толстенький упругий баклажан, лук, крошит помидоры– вздыхает– ведь сахар, сахар, а не помидоры! Стреляет разогретое масло. Готовится, как здесь говорят, «жарить синеньких»
[15]. Запах поднимается ко мне, вмешивается в аромат моего кофе. Через минуту начинает казаться, что я закусываю баклажанами.
Отложив в сторону «Практическое руководство по клинической химии и микроскопии Клопштока и Коварского», спасаясь от запаха и жары, я сдавался и выходил на галерею. Здесь, без укрытия толстых старых стен, жара наддавала сильнее. Этому затянутому в сюртук немцу Клопштоку такое пекло наверняка и не снилось. Это патентованная ростовская жара, когда испарина зноя и мелкая пыль оседают на мясистых растопыренных ладонях-листьях винограда. Его плети карабкаются по перилам галереи, и можно даже попробовать ягоды, мелкие, черные, едкие на вкус, как хинин.
Здание с общей галереей, двери квартир выходят во внутренний двор-колодец. Дом набит жильцами, как сазан капустой у не жадной хозяйки. Цветное белье развешано во дворе, здесь не отдают прачкам. Как белье, вся жизнь болтается на виду у соседей. Общая галерея– ярусы театрального зала, двор– сцена. В репертуаре этого импровизированного театра трагедии и комедии. Весь дом помнит, как поножовщиной закончилась свадьба красавицы-дочери авантюриста-молдаванина. Золотые зубы его могли бы служить превосходным залогом в каком угодно ломбарде. Один из сараев был накрепко заперт и принадлежал ему, как пещера разбойника. Необычайно предприимчивый жулик, он зарабатывал, сбывая кофе, перемешанный с желудями и дубовой корой. Толкал на базаре сигары, скрученные в ростовском дворе, под видом наилучших импортных. Широко и блестяще улыбаясь, молдаванин продавал там же коровье масло с «сюрпризом»– камнем, сверху обмазанным плотным слоем масла хорошего качества. За дочерью как приданое он дал ведро серебряных портсигаров. Правда, самих портсигаров никто не видел. Приданое красавицы носили с подвод в квартиру молдаванина весь день до вечера, составляли в ряд полосатые матрасы, подушки и трюмо орехового дерева. Все жильцы были уверены, что в этих самых матрасах и припрятаны настоящие ценности. Свадьбу молдаванин закатил широкую. Его дочь, невеста, сидела во дворе под вишней с цветами в волосах. И все соседи пили красное вино, которое он разливал за здоровье молодоженов. Каждый знал, сколько бутылок было выставлено и откуда они взялись.
