–Из финотдела в винотдел, из винотдела в Донатоп, а оттуда в центргроб, вай, лопнет мой турэ́цкий голова,– пел он, нажимая голосом на э, получалось с удалью.
Но что же такое был уголовный розыск в годы НЭПа на самом деле?
На крыльце сидели пекарь, извозчик, сапожник, портной, кто ты будешь такой? А будешь ты советский милиционер, если повезет, выдадут оружие по табелю и нашивку– звезду. А не повезет, так и говорить нечего. Кадров в милиции не хватает катастрофически. Фабзавкомы
[9] обязаны призывать рабочих служить в милиции, поставили даже выработку по агитации– три процента. Но и эта норма набиралась туго, рабочие в милицию идти не хотели, ведь стреляли здесь много, а платили мало. К тому же местные, ростовцы, к органам правопорядка относились без уважения при всякой власти, просто по традиции. По этим причинам в ростовской милиции много чужаков. Едут сюда охотно– юг, тепло, не так голодно. Ростов, давно привыкший к самым разным лицам и диалектам, принимал всех легко. Как-то устраивались, осматривались и вышло так, что из сотен человек, прошедших через наш 4-й райотдел в первые годы рождения милиции, лишь несколько десятков уроженцев Ростова. Были среди милиционеров и рабочие мастерских, и сапожники, и телеграфисты, и кожевенники, и пекари, и недавние студенты.
Запевала-дежурный у барьера приехал на юг из Смоленска, там холодно и постоянная нехватка продуктов. Тут тепло и милицейская пайка. Дневное довольствие складывалось из хлеба– один фунт, рыбы или мяса– четверть фунта, мыла давали полфунта в месяц, сахара, соли, масла– немного, а круп побольше. Тут я вспомнил о масле, которое все еще таскал с собой! Выдавали и табак– три золотника.
Для всех вновь поступающих в органы милиции в соответствии с очередным циркуляром предъявлялись требования, однако, самые простые. Сотрудник новой советской милиции должен был уметь читать и писать. Знать арабские и римские цифры и правила арифметики. Без запинки ответить, чем отличается советская власть от буржуазии. Но на деле бывало, и этого не знали, может, кроме заученного насчет буржуазии. Вокалист-дежурный был толковый. Не всегда грамотно заполнял бумаги, но умел угомонить любой скандал. Его сменщик– типографский наборщик, наоборот, бумаги заполнял виртуозно, со склонностью к сочинительству. Но такие кадры были редкостью, да и важнее оказывалось другое, к примеру, знать стрелковое оружие, его разборку и сборку. Хотя не все милиционеры готовились на своем посту защищать обывателей. Раньше дроля был мазурик, а теперя коммунист, время было такое, что в милицию с самых первых дней ее создания затесались и бывшие преступники. Потому советской милиции пришлось одним из первых приказов запретить обыски и изъятия вещей без ордеров. Поначалу бывшие жандармы не возвращались на службу. Да и в милиции их не ждали, как объявленных «врагами трудового народа». Однако после приказа Ревкома о том, что бывшим служащим необходимо вернуться на свои рабочие места в народную милицию, понемногу пошли– присяжные поверенные, секретари суда, даже адвокаты. Знаний и опыта у бывших было несравнимо больше. По привычке они строго соблюдали служебную дисциплину, пытались наладить работу канцелярии и архива. Неукоснительно в свежем воротничке, в шляпе с лентой, ходил на службу агент Куц. Он всех подчеркнуто называл на «вы» иизбегал обращения «товарищ» абсолютно виртуозно. После нескольких стычек из-за пущенного ему вслед «архаровец» все как-то узнали, что Куц из семьи рабочего, то есть происхождения безукоризненного по нынешним временам. А до революции во время службы в розыске он, раненный в живот и руку, отбил налет банды Водолазкина в вооруженной засаде на Богатяновском.
Таким вот манером в милиции собрался ветхозаветный ковчег на абсолютно новый лад. Вчерашние гимназисты, люди возраста очень почтенного и даже барышни. Гражданки служили конвойными. И все они имели дело с такой публикой, как Ванька Медик, он же Иван Менников, который легко убивал за несколько кусков мыла. Или с бандой Духа, а тот во время налета на квартиру на Казанской вырезал всю семью и выколол жертвам глаза.
В клятве милиционера в первые годы работы новой милиции были такие строчки: «беспощадно подавлять все выступления против советского правительства… Быть честным, правдивым, исполнительным и вежливым со всеми– а в особенности с городской и деревенской беднотой. За нарушение пунктов подлежу законной ответственности и высшей мере наказания».
По вечерам деревянные двери бывшей гостиной особняка, где помещалась теперь новая советская милиция, дрожали от голосов хора– советским милиционерам полагалось знать текст «Интернационала». В общем хоре не разобрать слов, но явно слышен единый порыв. В этом вечернем пении было что-то едва ли не религиозное. Запомнился мне один бывший трамвайщик. Он поспорил со мной, убеждая меня, что при постоянной тренировке можно взять какую угодно высокую ноту. Горячась и приглаживая сердито топорщащиеся усы, он рассказывал о своих успехах в любительских спектаклях в Самаре. А наутро так же сердито торчали усы на его мертвом лице,– тело привезли после перестрелки возле склада артели. Бандиты взяли 50 аршин мануфактуры и 200 пачек спичек…
По лестнице мимо меня сбегали, поднимались, окликали и толкались. Наконец я добрался до кабинета в самом конце длинного коридора. Окно в торце выходило в колодец двора. Напротив дверь черной лестницы, усыпанной окурками, как листьями. Не удержавшись, я чуть замешкался перед дверью кабинета и еще раз взглянул на бумажку, пришпиленную кнопкой: «Судмедэксперт тов. Лисица. (Уголовно-разыскной подотдел.)»
Лекция агитпросвет
Привычно поднажав, я толкнул вечно застревающую дверь, вошел в кабинет и первым делом увидел на подоконнике ноги младшего милиционера, товарища Репина. Сам он утверждает, что его «революционный псевдоним» Красный, но все зовут его Репой, признаться, и я тоже, хоть и за глаза. На стук двери он спрыгнул и стряхнул грязь от сапог с подоконника, одернул гимнастерку. Репа прошел всю Гражданскую. Самая очевидная и печальная его примета– черная повязка на пустой глазнице слева, лишился глаза в бою под хутором Перевозным. В любую погоду на голове у него дикая мохнатая шапка на манер горской. Высокий, худой, гимнастерка перетянута портупеей. Он весь, от сапог, просящих каши, до макушки своей дикой шапки– мечта о выезде на настоящее дело, облаву. Ожидая меня, он влез на подоконник, чтобы зрячим правым глазом рассмотреть, что за суета во дворе.
–Вот, товарищ доктор, дожидаюсь вас,– расправил бумажку и наклонил голову, чтобы прочесть,– предписано провести лекцию агитпросветбеседу с целью…
Пока товарищ Репин читал, открылась дверь, в комнату сунулась голова, поводила глазами и исчезла. Громче застрекотал мотор во дворе, донеслось ржание милицейской кобылы.
–Выезд готовят, таратайку запрягли. Собаку берут! Зачем она им? Элен Хаус Апольд кличка, слыхали?– тоскливо говорит Репин.
В его тоне отчетливо слышен упрек. Собаку Элен Хаус берут, а ему торчать тут, неизвестно за ради чего. А настоящее дело, оно там, уходит.
–А что там?– я наконец избавился от треклятой бутылки с маслом, пристроив ее кое-как среди бумаг на столе.
