С максимально напыщенной рожей Погорельцев открывает пассажирскую дверь и, заметив в салоне третье лицо, пытается дать назад. Безуспешно, разумеется, ибо там его уже ждет Ринат.
— А шестерок своих для чего позвал, если просто поговорить хотел? — огрызается он, плюхаясь на задний диван рядом с Мусой.
— Чтобы тебя такого нарядного не украли, — иронизирую я, с намеком оглядывая его ярко-синий спортивный костюм. — Ребята нам не помешают, не волнуйся.
И повернувшись к Ринату, севшему за руль, говорю:
— Поезжай в сторону офиса.
— Я же сказал, что у меня ужин с семьей, — рявкает Ботаник, безуспешно пытаясь скрыть панику. — И у тебя пять минут.
— Не хочу твоим соседям проезд загораживать. — Я открываю окно и прикуриваю сигарету. — Ты ведь догадываешься, о чем речь пойдет, да, Вить?
— Если ты о подосланной ко мне шпионке, то разговоры бесполезны. — Его тон становится снисходительно-деловым. — Я уже дал отмашку Гульченко. Так что пусть ждет звонка.
Я даже немного восхищен таким вызывающим поведением: то ли Ботаник искренне уверовал в свою неприкосновенность, то ли окончательно свихнулся. Гульченко я, конечно, помню: это его дальний родственник, который в свое время за мой счет пытался выторговать у начальства звезду. На допросы меня как по расписанию таскал в попытке навешать едва ли не международные теракты.
— Ты ведь не с двадцатипятилетней девчонкой разговариваешь, которая в силу возраста взрослой кухни не знает. — В горле немного першит от чересчур глубокой затяжки. Тяжело оставаться непробиваемым, когда речь идет о Динке. — Хочешь предъявить ей промышленный шпионаж, когда сам пытался подкупить журналиста? Есть ведь и статья о защите деловой репутации, Витя. Контакты всех, кого ты пытался приобщить к своей лажовой подставе, у меня имеются. Пройдут свидетелями. К тому же, твой родственник уже года два как в отставке, если не ошибаюсь. Ему на старости лет наверняка хочется спокойно грядки полоть, а не вставать в стойку по очередному твоему свистку.
— Позвонит, куда нужно, и даже в стойку вставать не придется…
— Ты, вижу, не в курсе, поэтому придется тебя просветить, — с удовольствием перебиваю я. — Менты и бандиты с женщинами не связываются. Таково негласное правило улицы. Неплохо бы знать об этом до того, как пытаться впарить мне всю эту херню.
Вдалеке начинают маячить очертания автосалона, поэтому я решаю основательно перейти к делу.
— Итак, у меня к тебе предложение. Завтра приезжаешь к Дине с цветами и слезно просишь прощения за все, что ей наговорил. Отдельно извиняешься за оскорбления. Можешь сослаться на чувствительность к магнитным бурям, ну, или сам что-то придумаешь. Мы все помним, что сочинять ты умеешь прекрасно. Выплатишь, что должен — лишнего, заметь, не нужно, и навсегда забудешь ее имя. На этом разойдемся.
— И с чего я обязан это делать? — возмущенно шипит Ботаник. — Потому что ты эту сикушку потрахиваешь? Лучше скажи своей шестерке, чтобы отвез меня к дому, а сам поезжай за цветами. И пока будешь вытирать сопли своей малолетней телке, объясни, что шпионить за взрослыми серьезными дядями нехорошо.
Я глубоко вздыхаю. Хорошо, что сижу впереди, иначе вмял бы его рожу в боковое стекло.
— Муса. — Я снова нахожу его глаза в зеркале. — В сидении за мной есть мешок. Это для нашего гостя.
И хотя лица Погорельцева в этот момент не вижу, его испуг чувствую так же отчетливо, как вкус никотина во рту. Да, живем мы в цивилизованные времена, но иногда требуется действовать по старинке.
— Ты ебанулся?! — взвизгивает Ботаник. — Я тебя же, блядь, засужу…
Остальные его слова глохнут под тканью мешка, опущенного ему на голову. Для чего нужен мордобой, когда есть и более гуманные способы вправить мозги. Меня однажды тоже так катали. На всю жизнь запомнилось.
— Ощущения те еще, да? — осведомляюсь я, прикуривая новую сигарету. — Никто не любит чувствовать себя беспомощным. Вспомнишь об этом, когда в следующий раз двери надумаешь запирать.
Ринат за рулем тихо ржет, напевая себе под нос:
— Остановите, Вите надо выйти.
65
Очень кстати, что я безработная, потому что уснуть этой ночью никак не получается. Мне необходимо разработать план действий на случай самого неблагоприятного исхода. Если завтра в дверь постучат люди в форме, я хочу быть готова не только психологически. Мне точно нужен юрист — очень хороший юрист, имеющий опыт работы с подставами.
Вглядываясь в фотографии адвокатов, найденных в интернете, я интуитивно пытаюсь выбрать того самого, кто точно сможет одержать верх над Погорельцевым. Перелопатив дюжину сайтов и поняв, что тычу пальцем в небо, я обреченно закрываю ноутбук. Есть шанс, что Камиль во всем разберется, но всерьез на это лучше не рассчитывать. Перекладывать на других ответственность за свою судьбу, так же, как и брать чужую, не в моих правилах. Но, черт, как же страшно.
Кто-то боится ужастиков, а меня с детства пугали фильмы о тюрьмах. Не иметь возможности видеть близких и заниматься любимым делом, каждый день проживать одинаково — при одной этой мысли я испытываю удушье. Штраф, которым угрожал Погорельцев, в этом смысле совсем не пугает. С намерением купить квартиру в ближайший год, конечно, придется распрощаться, но это мелочи. Еще заработаю. Если меня еще хоть кто-то захочет нанять после того, как все разрешится.
Вспомнив обещание Погорельцева во что бы то ни стало испортить мне карьеру, я вновь испытываю страх и,чтобы задушить его, начинаю мысленно шутить над собой же. Мол, да ладно, Дин, Камиль, к счастью, не только обеспеченный, но и щедрый. Попросишь его вернуть Мерседес, запишешься на курсы борщей и минетов, через полгодика залетишь, разумеется, случайно, — и все, светлое будущее, считай, в кармане.
От такой перспективы, пусть даже и шуточной, становится еще тоскливее. Сложно представить, что жизнь амебы-прилипалы может кому-то быть по душе. Сколько я протяну без работы? Неделю? Две?
Накрыв голову подушкой, я напоминаю себе о придуманном плане. Завтра встаю с верой в лучшее, покупаю успокоительное и ищу толкового юриста. Прорвусь как-нибудь. Вернее, прорвемся.
Настенные часы показывают половину второго ночи. Слишком поздно для того, чтобы писать Камилю сообщения, но как удержаться? Паника отказывается отступать, и мне нужно разделить ее с кем-то близким. С мамой или сестрой – не вариант. Они разволнуются, и придется еще самой их утешать. А вообще, Камиль мог бы и со мной сегодня остаться. Видел же, что я не в себе, и все равно укатил.
«Никак не могу уснуть. Этому мерзкому старикашке удалось напугать меня сильнее, чем тебе в лифте».
Перечитав написанное, я решаю добавить смайлик, чтобы не выглядеть совсем уж трусливой и жалкой. Даже если именно так я себя и ощущаю.
Вероятность того, что Камиль прочтет сообщение посреди ночи, ничтожно мала, но когда этого и впрямь не происходит, мне начинает хотеться плакать. От того, что прямо сейчас так не хочется быть одной, от страха, который никак не получается преодолеть. Вот почему мне вечно нужно казаться сильнее, чем я есть? Нужно было просто попросить Камиля остаться, а не гордо наблюдать, как он собирается.
