Ответ ударяет по мне своей сокрушительной простотой так внезапно, что хочется вздрогнуть. Да ведьАдиль всегда был таким — нелюдимым и необщительным. Это в отношениях он делал для меня исключение, но никаких отношений между нами уже нет.
—Ясно,— тихо роняю я, делая шаг в сторону, чтобы его пропустить.
Собственное открытие обескураживает. Адиль не пытается быть враждебным. Он ведет себя со мной как с посторонним человеком — вот в чем дело. Для чего искать скрытый подтекст?
Вместе с этой мыслью внутри становится пусто и серо. Еще минуту назад наше прошлое бурлило кровавыми красками, а сейчас вдруг поблекло. ЕслиАдилю все равно, то и мне пора отпустить. Отпустить насовсем и перестать на него злиться.
—Маме привет,— последнее, что я говорю перед тем, как выйти за улицу.
Адиль ожидаемо ничего не отвечает.
* * *
Мне приходится постоять на крыльце, чтобы прийти в норму. Чувствую себя жалкой слабохарактерной дурой. От нашей встречи на лице Адиля ни один мускул не дрогнул, у меня же мысли свернулись в клубок и неконтролируемо дрожат руки.«Самой-то не обидно,— спрашиваю себя,— что счет настолько неравный?»
Хватит. Пора возвращаться в квартиру, к Диме. Приготовлю ужин, выберу кино на вечер и приму ванну. Теперь мой дом там. Не здесь.
С такими мыслями я собираюсь вызвать такси, но вместо телефона рука, нырнувшая в сумку, нащупывает конверт. Тот самый, что старушка-почтальон просила передать отцу. Вздохнув, воздеваю глаза вверх. Едва ли я приеду сюда раньше, чем через месяц. Нужно отдать сейчас.
Один за другим миную лестничные пролеты, пока не застываю на четвертом этаже при виде следующей картины: Адиль, упершись взглядом в пол, раз за разом упрямо выжимает звонок рядом с серой железной дверью.Что он делает это давно, понятно по его позе: она скованно-напряженная, как у человека, потерявшего терпение.
«Блядь, а…— раздается сдавленный шепот.— Ну еб твою мать».
Я стою без движения, не имея ни малейшего понятия, что делать. Почему он не может попасть внутрь?Нет ключей?Боится, что с его матерью что-то случилось?
—Не открывает?— тихо спрашиваюя.— На сотовый пробовал звонить?
Вижу, как раздраженно напрягаются его скулы, еще до того, как Адиль ко мне поворачивается. Ему не нравится, что я стала свидетелем его слабости. В таком случае у нас один — один, ведь несколько минут назад он видел мои слезы.
И нет, я не собираюсь испытывать вину за то, что не прошла мимо. Любой нормальный человек остановился бы.
—Замок изнутри закрыт,— нехотя отвечаетАдиль, глядя сквозь меня.— Сотовый она не берет.
—Домашний телефон есть?— наобум задаю вопрос.
—Есть. Но я его не знаю.
—Надо спросить у соседей.
Не дожидаясь одобрения, я делаю решительный шаг вперед и звоню в квартиру слева. Не ради Адиля, а ради его матери. Любой на моем месте поступил бы так же.
Обшарпанную деревянную дверь открывает старик в мешковатых серых брюках и дырявой футболке. Мне едва удается не поморщиться от дуновения спертого воздуха, пропахшего мочой.
—Вы знаете домашний номер вашей соседки?— громко, почти по слогам говорю я, чтобы он наверняка услышал.— Она не открывает. Мы волнуемся.
—Гули, что ли?— не слишком приветливо переспрашивает старик и, получив мой утвердительный кивок, исчезает.
Я гипнотизирую взглядом открытую дверь, воспринимая ее как знак, что сосед согласился нам помочь. На Адиля не смотрю — так проще.
—Открывай!— без прелюдий звучит из кулуаров квартиры.— Да кому ты нужна! Сын к тебе пришел.
—Спасибо большое,— от всей души благодарю я, когда старик вновь появляется на пороге.
—Откроет сейчас,— сообщает он уже более миролюбиво.— Голова у нее совсем плохо варит. Мерещится, что за ней сектанты охотятся.
Резко обернувшись, я впиваюсь взглядом в Адиля, который все это время, не произнося ни звука, продолжает сверлить взглядом дверь. Я правильно поняла? У его матери помутился рассудок?
В груди тоскливо скребет. Сколько ей? Едва ли намного больше пятидесяти. Ее я видела лишь однажды — случайно столкнулись в супермаркете, где мать Адиля работала кассиром. Если бы Адиль нас не представил, я бы никогда не поняла, что та невзрачная худощавая женщина — его мать. Внешне они совершенно не похожи.
Задать ему вопрос мешает звук проворачиваемого замка. Звонок соседа не прошел даром — через пару мгновений на пороге появляется женщина, замотанная в цветастый махровый халат. Распущенные волосы неряшливо разбросаны по плечам, взгляд бегает. Да, это она. Мама Адиля.
—Я думала, они пришли…— начинает тараторить она, с мольбой глядя на сына.— В прошлый раз тоже приходили. У тебя ведь ключи были, улы… Пожалуйста, никому их не давай…
—Ты снова не тот замок закрыла,— голос Адиля ровный, чуточку приглушенный.— Выломаю его сегодня, чтобы под дверью так больше не торчать.
С ней он говорит по-другому. Терпеливо, как с маленьким непоседливым ребенком. Глядя, какАдильпереступает порог квартиры, в очередной раз думаю, что у нас с ним много общего, гораздо больше, чем нам обоим хотелось. А еще — что мне пора уходить.
—Лейла!— вдруг визгливо вскрикивает мать Адиля, тыча в меня пальцем.— Не стой! Не стой, говорю! Сюда заходи… У меня для тебя подарок есть! Давно хочу отдать…
Я растерянно смотрю на Адиля, который в эту самую секунду выглядит не менее растерянным. Едва ли за столь короткое время он успел овладеть навыками обращения с душевнобольными. Если ими вообще можно овладеть.
—Улы! Улы!— Выпучив глаза, мать дергает его за руку. Ее голос звенит отчаянием, глаза влажно поблескивают.— Лейлу помнишь? Это сестра моя, твоя тетя… Я ее двадцать лет не видела. Она тебя стесняется. Попроси ее, чтобы вошла.
Адиль стоит с каменным лицом, и я могу лишь догадываться, какая буря бушует у него внутри. Что может быть хуже, когда близкий человек перестал быть собой? И не просто близкий. Мать.
Наверное, поэтому позволяю себе еще раз пойти на поводу у эмоций, хотя всего несколько минут назад, стоя на крыльце, дала слово этого не делать.Сочувствие меня затапливает.Шагнув через порог, я захожу в квартиру и захлопываю дверь.
Молча скидываю с ног обувь и, ни на кого не глядя, ставлю на пол сумку.
—Лейла, Лейла…— повторяет мать Адиля как заведенная.— Двадцать лет… Как же долго…
Радует, что истеричных нот в ее голосе уже нет: сейчас он ласковый, певучий. И еще одна обнадеживающая деталь: в квартире нет неприятных запахов, которые стали казаться мне непременным атрибутом этого дома. Полы чистые, зеркало блестит, а поношенные туфли хозяйки аккуратно составлены на обувной полке.
Адиль успел разуться — его кроссовки стоят посреди прихожей. Они новые и навскидку стоят прилично.
