Спустя несколько минут машина сбрасывает скорость и съезжает с трассы, спускаясь на кривую разбитую дорогу. Неприятно сосёт под ложечкой. Хорошо, что написал СМС матери. Жалко, что не написал ничего Стелле.
* * *
Мы подъезжаем к длинному ангару с рядом металлических ворот. Ничего угрожающего, на первый взгляд. Здание новое, размалёванное в жизнерадостные бело-синие цвета. Как минимум не те жуткие бараки, какие обычно показывают в фильмах про бандюганов.
«Вторая отличная новость за день,— мысленно веселюсь я.— В любой ситуации нужно видеть позитивные стороны».
Во избежание помощи от шестёрки Родинского я выхожу из машины сам, но тому, похоже, так сильно хочется выслужиться перед хозяином, что он всё равно пихает меня в спину.
—Шагай.
Водила остаётся сидеть за рулём. Мне хочется верить, что этому сорокалетнему мужику хотя бы чуточку стыдно за своего господина. Пару раз я виделся с ним на парковке офиса и даже перекидывался парой фраз. Он показался мне нормальным.
Родинский идёт следом за нами, но держит дистанцию. Уже в третий раз за поездку у него звонит телефон, и в третий раз он сбрасывает вызов. Наверное, это Стелла волнуется. Она же прощения просить пыталась — значит чувствует свою вину. Вот что нужно было ей написать. Что не стоит за меня волноваться, я отдавал себе отчёт в том, чем всё может обернуться. Пусть и спиздил бы немного. Я не предполагал, что будет двое на одного.
Внутри пахнет новьём и какой-то химией, кажется растворителем. Отполированные бетонные полы поблёскивают чистотой, возле белых ребристых стен стоит пара металлических столов и собранных стремянок. Похоже, это будущее производство.
Я опускаю взгляд себе под ноги. Интересно, если меня измордуют в кровь, кто будет смывать пятна? Шестёрка гэбээровец, или Родинский свою домработницу пригласит? Да, я всё продолжаю веселиться. А что мне остаётся? Нервы окончательно начинают сдавать.
А ещё мне интересно, куда мы продолжаем брести, как три дебила. Едва ли для того, чтобы меня отпиздить, нужно уйти в противоположный конец ангара. Какая разница где? Если эти двое не поклонники фэншуй, конечно.
—Саша!— гавкает Родинский и, когда тот оборачивается, показывает ему свой телефон.— Я отойду позвонить. Начни пока без меня.
Вот сейчас мне становится по-настоящему смешно — так, что в лёгких булькает смех. Да он ещё большее ссыкло, чем я думал. Дотопать сюда, чтобы вспомнить о срочном звонке и слиться. Он бы свою перекошенную от растерянности рожу видел. Дилетант-беспредельщик.
Дождавшись, пока дверь за нанимателем скрипнет, гэбээровец переводит недобрый взгляд на меня и назидательно изрекает:
—Думать башкой надо, прежде чем что-то делать.
—Как ты сейчас своей башкой думаешь?
Не успеваю понять, распробовал кабан суть моего вопроса или нет, потому что в эту же секунду мне прилетает в челюсть. В глазах вспыхивает и темнеет, и каждый миллиметр на лице взрывается острой болью. Я заваливаюсь на пол, отчего начинает ломить позвоночник. Грёбаный бетон. Во рту мокро и солоно. И подбородку тоже.
—Рот свой на замке держи лучше,— просачивается сквозь громкий гул в ушах.— И не зли ни Романа Анатольевича, ни меня.
Я пытаюсь ответить, но губы не слушаются. И боль в челюсти будто не стихает, а усиливается.
—Не вставай, парень. Хуже будет.
«Ох ты ж, блядь, какой заботливый»,— продолжаю мысленно потешаться я, пытаясь поймать в фокус его лицо. И едва это удаётся, как мне прилетает по рёбрам. Вместе со странным приглушённым звуком воздух без остатка покидает лёгкие, и они начинают адово гореть. В руках у кабана резиновая дубинка. Ну да, он же гэбээровец. Куда он без своей пятой ноги.
Следующий удар прилетает мне в поясницу, ещё один — в плечо. Я вспоминаю, что в каком-то интервью какой-то начальник полиции говорил о том, что резиновая дубинка не способна нанести серьёзного вреда. Пиздёж. От каждой встречи моего тела с этой палкой кости ломит так, будто их кромсают бензопилой. Перестаю понимать, какая часть тела генерирует самую сильную боль. Я будто превратился в одну гигантскую кровоточащую ссадину, на которую льют кислоту. Но, наверное, больше всего болит голова. Кажется, мудак всё-таки сломал мне челюсть.
—Думаю, хватит с него, Роман Анатольевич,— доносится откуда-то из отдаления голос кабана. Имя-то у него какое. Саша. Безобидное. Саня, Санёк. А вон какой продажный мудила оказался.
Слышится гул шагов, эхо которых мучительно лупит по вискам, и потом перед моими глазами появляются носы отпидоренных чёрных ботинок.
—Теперь понял, пиздюк, как жизнь устроена?— Судя по надвигающейся тени, Родинский опускается на корточки.— Скажи ещё спасибо, что я тебе яйца не отрезал.
Если бы я мог говорить, то обязательно сказал бы ему, что у него кишка тонка даже посмотреть, как меня его наёмник избивает, а не то что отрезать мне яйца. Наверное, хорошо, что боль настолько сильна. Она глушит унижение.
—Только сунься к ней. Живым тебя не оставлю, и ни один мент даже дела не заведёт. Тебя просто не найдут, понял?
Я шевелю пальцами на руке. Двигаются. Отлично. Вытаскиваю средний и прижимаю его к полу. Надеюсь, увидит.
—Всё ещё весело тебе, щенок?— разъяренно рявкает Родинский, и дышать вдруг становится невозможно: он наступил мне на шею ботинком.— Одно моё слово, и ты овощем на всю жизнь сделаешься. Кому ты нужен будешь после этого, вундеркинд херов? Думаешь, Стелле? Она первая от тебя ноги сделает, когда ты будешь в психушке слюни пускать. Хочешь так?
Я жмурюсь от нарастающего давления в черепе и молчу. Это только в кино всё выглядит круто. Когда обездвиженный герой собирается с силами и на финальных секундах даёт злодеям по соплям. А на деле ни хера. Лежишь на полу, корчась от боли, и думаешь: «Только не проломите мне башку». Потому что овощем я не только Стелле, но и себе не нужен. Сука, только не трогайте голову.
—То-то же,— самодовольно хмыкает Родинский в ответ на моё молчание и убирает ногу с шеи.
Я жадно хватаю воздух и ртом, и носом. Кислород никогда не был настолько желанным.
Он пытается сказать мне что-то ещё. Наверняка сыплет угрозами, но я его не слушаю. Никого и никогда я не ненавидел так, как ненавижу его в эту секунду. Если бы я мог встать, то обязательно попытался бы его убить. Потому что унижению всё-таки удалось заглушить рёв боли.
—А с ним что?— приглушённо бормочет гэбээровец.
—Пусть сам выбирается. Урок он усвоил.
38
Стелла
Я не до конца понимаю, удалось ли мне уснуть этой ночью. Скорее это был баланс между реальностью и забытьём, в котором нервы даже на секунду не получили расслабления. Мой мозг слишком запрограммирован на то, чтобы в любой момент я могла вскочить и помчаться туда, где предположительно находится Матвей.
