–Доброе утро, соня!– радостно воскликнула она, оставляя поднос на столе.– Завтрак в постель.
–Я просила тебя не входить в мою комнату.
–Как же холодно в комнате, Нора. Ты же заболеешь!– Эмма потянулась к окну, но, встретив предупреждающий взгляд Элеоноры, убрала руку.
–Выметайся,– бросила девушка, откидывая в сторону одеяло.
–Милая, ну почему ты со мной так груба? Я же все для тебя делаю.
–Заметь, я ничего не прошу, а ты со своей заботой из кожи вон лезешь. Просто не трогай меня.
Нора взяла с подноса кофе и направилась в ванную. Ей быстро наскучивали споры с тетей касательно ее поведения. Казалось, нет смысла повторять очевидное. По мнению Норы, тетя должна была и сама прекрасно знать, почему она так груба. Но тетя Эмма не понимала и каждый раз пыталась выяснить.
Без особого энтузиазма девушка выполнила все утренние процедуры: почистила зубы, умыла лицо холодной водой и расчесала волосы. Уставившись на собственное отражение, Нора отметила, что впадины под глазами сильнее потемнели, а само лицо заметно исхудало. Истощение – эмоциональное и физическое.
Вернувшись в свою комнату, она поборола желание швырнуть поднос в стену назло Эмме. В очередной раз доказать, что ее забота не имеет значения. Ткнуть носом, как маленького котенка и не забыть отругать. Но сколько бы Нора не бунтовала, тетя Эмма не могла на нее злиться. Не умела. На каждый агрессивный выпад она отвечала большей заботой. Пыталась утихомирить зверя любовью, а тот продолжал выпускать коготки. Их игра в кошки-мышки с каждым днем набирала обороты.
Элеонора с трудом отворачивала лицо от подноса. Аппетитный сэндвич с курицей и сыром так и манил своим ароматом, но ей не хотелось так рано сдаваться. Она наспех заправила постель, влезла в привычную одежду и закинула в рюкзак нужные тетради и учебники. Живот недовольно заурчал. Нора поглядывала на сэндвич, давясь собственными слюнями.
–Дорогая, опоздаешь!– крикнула тетя, звеня кастрюлями на кухне.– Я сегодня задержусь на работе, так что не переживай!
–Плевать,– буркнула Элеонора, затягивая волосы в тугой хвост.
Тетя Эмма работала смотрительницей в местном музее современного искусства. Платили копейки, но график позволял совмещать со второй работой – мытье полов в банке. По мнению тети Эммы, на первой работе она отдыхала от второй. Но в ее голову не приходила идея устроиться на нормальную работу с хорошей заработной платой. Нору крайне бесило, когда тетя Эмма громко разглагольствовала с подругами на тему, что устает на двух работах. А те активно поддакивали, жалостливо кивая головой.
Нора сдалась перед аппетитным сэндвичем. Быстро запихнула его в себя, сметая ногой крошки, что упали на пол. Взяв рюкзак, она направилась к выходу, в надежде не попасться на глаза тете.
–Как дела в школе?– Эмма прислонилась к дверному косяку, оглядывая Нору с ног до головы.
–Перестань,– огрызнулась Элеонора, завязывая кроссовки.
–Нужно купить тебе на осень ботиночки. Кстати, почему ты не хочешь на каблучке? Визуально удлиним ножку.
Элеонора закипала. Она шумно выдохнула, сжав кулаки.
–Прогуляемся на выходных по магазинам? Я как раз получила зарплату.
–Оставь меня в покое,– сквозь зубы процедила Нора, смотря на тетю исподлобья.
–Колючка,– засмеялась тетя Эмма.– Ничего, я смогу растопить твое каменное сердце.
Элеонора хотела в очередной раз нахамить, но промолчала. Поджала губы, резко схватила рюкзак и скрылась за дверью.
В глазах защипало. Элеонора покусывала губы в надежде не разрыдаться посреди улицы. Она то сжимала, то разжимала кулаки, опасливо поглядывая по сторонам. Ей не хотелось быть замеченной. Ей не хотелось привлекать внимание. Безразличная забота Эммы бесила. Ее умение игнорировать ненависть и дарить в ответ заботу выводила из себя. В такие моменты Нора мечтала об одном: в ту ночь лучше бы умерла Эмма, а не мама.
Неумение реагировать выливалось в злость к окружающим. Элеонора шла в школе, надеясь зацепиться с кем-то по пути. Устроить драку, словесную перепалку, а после вылить всю скопившуюся злость. Но встретила тех, кто так же, как и Эмма – отвечали любовью на ненависть.
Одилия шла с гордо поднятой головой и улыбалась. За ней семенил ее брат, боязно поглядывая по сторонам. Он постоянно дергал сестру за рукав и звал по имени. Элеонора хотела бы свернуть, но эта парочка целенаправленно двигалась к ней.
–Доброе утро, злюка,– пропела Одилия, складывая руки на груди.– Ты не знакома с моим братом?
–Нет,– бросила Нора, окидывая взглядом одноклассников.
–Одилия,– зашипел парень, дергая сестру за рукав толстовки.
–Знакомься, Орест,– Одилия вскинула руки, торжественно указывая на брата.– Не бойся его, он не опасен. Сегодня.
Элеонора нахмурила брови. Одилия в ответ рассмеялась, театрально похлопывая Нору по плечу. После указала брату на вход и с загадочной улыбкой направилась в школу.
Не опасен. Сегодня. Что она имеет ввиду? Что она хочет от меня? Они бы с Эммой точно поладили. Тонули бы обе в своей заботе и лучезарности. Два одуванчика, два солнечных лучика, которым непременно нужно задушить своей любовью всех в радиусе ста километров.
Я держу дистанцию и направляюсь за ними. Если эта блондинистая Мать Тереза ухитрится сесть за мою парту – вышвырну ее за шкирку. Мне надоело таять под ее взглядом, как снег весной. Мне надоело проявлять слабость на виду у всей школы. Эта девка не имеет надо мной власти, как и моя тетя. Я никому не подчиняюсь.
Эта странная особь читает мои мысли. Занимает место рядом со своим братом, но продолжает бросать на меня странные взгляды. Я ее явно заинтересовала, но пора зарубить на корню эту заинтересованность. Пусть ищет другую жертву, более покорную и покладистую. Я из другого сорта.
Я вновь ощущаю одиночество и на этот раз не упускаю возможности насладиться им. В голове продолжают вертеться слова Одилии, касательно ее брата. То есть, если он сегодня не опасен, означает ли это, что он будет опасен завтра? И каким образом проявляется его опасность? Он маньяк, что поджидает учениц после школы? Каннибал? Жрет румяных девственниц вечерами в квартире? Черт возьми, мне хочется схватить эту девчонку за плечи и хорошенько встряхнуть. Ну почему? Почему в моей голове эта парочка и как она умудрилась вышвырнуть оттуда остальные мысли?
Нужно переключиться. Думать о привычном. Смерть и мама. Эти мысли действуют на меня, как успокоительное.
Ее крик вновь звенит в ушах. Она умоляет ее забрать. Я помню свои мысли в тот день. На ее молитвы, я читаю свои. Прошу забрать меня вместе с ней, но она не просит за меня. Захлебывается в собственных слезах и просит, просит, просит. А Эмма? Она смиренно сидит напротив и не проявляет свою знаменитую заботу. Отчего же, тетушка? Отчего ты сидела сложа руки и смотрела, как твоя сестра умирает на твоих глазах? Не вызвала скорую, не дала стакан с водой. Ты молча смотрела, как она захлебывается в собственной блевоте, а после глушит свою боль алкоголем. О чем ты молила в тот момент? Почему так быстро собрала вещи и схватила меня? Этот поток вопросов льется один за одним. Ты не давала мне ответов и скрывала, как могла. Ты была уверена, что пятилетняя девочка не вспомнит самую страшную ночь в своей жизни. А она запомнила.
