Рыжая девушка по имени Белка обвела всех взглядом, раскурила сигарету, затянулась и выдула в толпу клуб дыма:
—От передоза,— мрачно произнесла она,— Чёрный умер. Мы все умрем,— с этими словами она приложила бутылку с пивом к губам, выпила ее целиком, без остатка, и швырнула бутылку в стену.
—Свобода и смерть!— заорала она.
—Свобода и смерть!— поддержали остальные и принялись швырять в стену бутылки.
Он понял, что это отличный повод избавиться от своей.
—Свобода и смерть,— заорал он и зачем-то добавил: — Анархия — мать порядка!— Его бутылка полетела в колонну.
Почему-то всем понравился его призыв.
—Анархия — мать порядка,— зазвучало со всех сторон.
В стены, в колонны собора и в сторону Невского проспекта полетели пустые бутылки, окурки, огрызки яблок и прочий мусор.
Кто-то сунул ему в руку сигарету и помог прикурить от спички.
Он понял, что если сейчас он просто сольется с толпой, то ничего не сможет узнать. Хмельницкий умер. Как? Что с ним случилось? Что означает странное слово «передоз»?
Белка тем временем встала и, сжав руку в кулак, подняла ее над головой:
—Свободу порабощенным!— воскликнула она.
—Свободу порабощенным,— поддержала толпа. Молодых людей становилось всё больше. Прохожие начали останавливаться и прислушиваться к происходящему.
Кузя понял, что медлить нельзя. Хозяин говорил, что эти люди — поклонники дивов. И хотят их освободить.
Вскочив на ноги и затянувшись едким, но вполне безобидным дымом, он закричал:
—Свободу порабощенным! Снять ошейники! Долой рабство!
—Долой рабство!— поддержала толпа.
А Белка схватила его под локоть:
—Так ты наш! Что же сразу не сказал?
—А ты спрашивала?— усмехнулся он. Было не очень понятно, что она имеет в виду. Но слово «наш» точно означало доверие. А это было именно то, что нужно.
—Фараоны!— закричал вдруг кто-то.— Тикаем!
—Бежим,— Урал схватил Белку за локоть, но она стряхнула его руку.
—Вот только от всякой швали я не бегала.
Кузя не знал, что такое «фараоны». Но, видимо, в этой компании так называли каких-то плохих людей. Поэтому он решительно сел обратно и заложил ногу на ногу.
—Ха, фараоны,— презрительно проговорил он.
Толпа тем временем рассеялась. Но народу осталось немало.
И он увидел, как к ним приближаются полицейские.
Белка мельком глянула на него. И стало понятно, что потерять лицо нельзя ни в коем случае.
Он сжал кулаки.
—Жандармы,— заорал он,— царские лизоблюды! Сатрапы! Палачи!— он плюнул в лицо первому же полицейскому, приблизившемуся к нему, и снова закричал:
—Да здравствует диктатура масс!
—Диктатура масс!— заорала толпа.
Им, подогретым алкоголем и «веществами», было безразлично, что орать.
Один из полицейских схватил его за руку и стащил с парапета. Миг — и на его голову обрушилась дубинка.
Главное сейчас — не сопротивляться. Он должен выглядеть слабым человеческим ребенком.
Слабым, но не сломленным.
—Мрази,— выдохнула у него над ухом Белка и добавила не очень уверенно: — Сатрапы!
—Бей урядников и становых приставов!— крикнул он.
И снова получил дубинкой. На этот раз прямо в лицо. Почувствовав, что из носа закапала кровь, он понял — достаточно. Сопротивляться дальше будет слишком подозрительно.
Ему и остальным, кто не успел сбежать, надели наручники и затолкали в машины, по шесть человек в каждую. Он оказался в одной машине с Белкой и Уралом. Это было замечательно, видимо, их везли в один и тот же участок.
Главное, чтобы не в участок Виктора Геннадьевича. Тот, увидев племянника своего друга, мог испортить всю игру.
К счастью, в месте, куда их отвезли, Виктора Геннадьевича не оказалось.
Их выстроили в очередь к столу, за которым сидел усатый человек с усталым лицом. Каждого, кто подходил к столу, он спрашивал:
—Имя? Год рождения?
Все отвечали. Когда очередь дошла до Белки, она сказала:
—Белицкая Алина. Тысяча девятьсот шестьдесят пятый.
Он шел следующим. На сколько же лет он выглядит? Старше нее? Младше? Лучше назвать более младший возраст: люди относятся к детям лучше, чем ко взрослым.
—Николай Дивногорский,— назвал он первое, что пришло ему в голову.— Тысяча восемьсот…. Э… Тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год.
Их загнали в клетку, довольно тесную, сидеть в ней пришлось прямо на полу.
И тут Кузя почувствовал, что ему становится плохо. Квас. Несмотря на то что он выбросил почти половину бутылки, в животе бурчало и крутило так, что он лег прямо на пол.
И тут же услышал тихое:
—Не бзди. Если нас не выпустят, Цепеш ночью нас вытащит.
Фраза предназначалась не ему. Он скосил глаза и увидел, как Белка что-то шепчет Уралу. Обычный человек не расслышал бы ничего.
Цепеш. Надо запомнить это слово. У всех тут необычные имена, вероятно, это прозвища. И человек по имени Цепеш должен как-то вытащить их ночью.
Почему-то самым логичным Кузе показалось взорвать участок. Чтобы под шумок все могли скрыться.
Живот снова скрутило, он прижал колени к подбородку. Но не выдержал, и содержимое его желудка выплеснулось на пол.
—Капец…— прозвучало за его спиной,— перебрал щегол.
—Его зовут Кот!— вступилась Белка.— Заткни хавальник, он свой.
Тотчас же открылась дверь, и полицейский выволок его наружу. Подхватив под локоть, потащил куда-то по коридору.
В конце коридора полицейский втолкнул Кузю в помещение, где пахло водой, мочой и экскрементами.
«Уборная»,— понял он. И бросился к раковине, где, открыв кран, принялся судорожно глотать воду. Его снова вырвало и стало легче.
—Ну что же ты, мальчик… такой молодой. Как же тебя занесло к анархистам?
В голосе полицейского слышалось искреннее сочувствие.
Кузя посмотрел на него долгим взглядом и принял решение. Нельзя дать себя обыскать. Сыщики найдут амулет и увидят ошейник.
Он протер лицо водой и снова посмотрел на полицейского:
—Позвоните участковому приставу Смирнову, пожалуйста,— тихо проговорил он,— скажите, что у Кузьмы… Аверина очень важная информация.
Полицейский немедленно подбежал к нему, обхватив за плечи.
—Боже мой, курсант… Кузьма, тебе принести угля?
