А Дольф Ремдейл будет делать это, когда ему захочется.
– Сезон еще не закончился, – процедил Джек сквозь зубы.
Прайс пожал плечами:
– А может быть, тебе не помещает провести вечерок со сговорчивой женщиной?
– Возможно, – кивнул Джек. Что ж, очень может быть, что именно это ему и требовалось. Прошло ведь уже несколько недель, как он порвал с Камиллой.
Тут Прайс снова откашлялся и, поднявшись на ноги, сказал:
– Что ж, я, пожалуй, пойду.
Маркиз не удерживал гостя, но тот, судя по всему, не торопился уходить. Повернувшись к Джеку, Прайс, наконец, проговорил:
– Признаюсь, я пришел по другой причине. Видишь ли, я хотел сообщить тебе следующее… После того как ты столь неожиданно покинул бал у Кремуорренов, начались разговоры о том, что старого Уэнфорда, возможно, отравили.
Джек внимательно посмотрел на приятеля:
– Значит, отравили? – Девятка треф полетела в огонь. – И, конечно же, это сделал я, не так ли?
Прайс заложил руки за спину и прошелся по комнате.
– Может, случайно? Может, той бутылкой портвейна, которую ты ему дал? Пустую бутылку нашли наверху, в его кабинете.
Бутылки в кабинете не было, когда Джек наведался туда ночью, перед тем как обнаружить труп. Если ее принесли туда, то только после того, как стало известно о кончине герцога.
– Ах, бутылка?.. – пробормотал маркиз.
Прайс пристально посмотрел на него и направился к двери. Обернувшись, сказал:
– Доброй ночи, Дансбери.
– Тебе также, Прайс.
После ухода приятеля Джек долго сидел, глядя на огонь, пылавший в камине. Он видел сомнение в глазах Прайса – тот, очевидно, думал: «А может, Джек Фаради действительно имеет какое-то отношение к смерти старого герцога?» А ведь Прайс знал его лучше, чем многие другие…
Поднявшись с кресла, маркиз подошел к камину и присел на корточки перед огнем. Собрав карты, не попавшие в огонь, он принялся бросать их одну за другой в камин. Теперь уже не было сомнений: он совершил две ошибки. Во-первых, заблуждался в отношении Лилит Бентон, а во-вторых, совершенно забыл о Дольфе. Тот же перехитрил его. И теперь из-за своих просчетов он может оказаться «героем» новых сплетен и слухов. Джек снова поднял трефовую даму. Он с болью сознавал, что ошибся в ней, но если бы и не ошибался, то все равно не сумел бы заслужить ее уважение и внимание. Джек скомкал карту и швырнул ее в огонь.
– Проклятие, – проговорил он, снова усаживаясь перед камином. – Я глупец.
Глава 13
– Моя сестра – герцогиня Уэнфорд! – Уильям с насмешливой улыбкой склонился в глубоком поклоне перед спускавшейся по лестнице Лилит. – Кто бы подумал? Отец все же оказался прав. Даже не верится…
Лилит, твердо решившая больше не давать воли слезам, лишь проглотила ком в горле. Она так наплакалась за последние два дня, что слез хватило бы на всю оставшуюся жизнь.
– Я бы предпочла сейчас не говорить об этом, если не возражаешь, – холодно ответила она. – Я еду за покупками. Мне надо подготовиться к балу в честь помолвки. – Через несколько дней, когда о ее помолвке объявят официально, будет уже поздно что-либо предпринимать. Хотя, вероятно, для нее было уже поздно с того момента, когда ее мать, не сказав никому ни слова, исчезла шесть лет назад.
Уильям внимательно посмотрел на нее и пробормотал:
– Да, Лил, конечно.
Она взяла у Бевинса свои перчатки и снова повернулась к Уильяму – было очевидно, что брат хотел что-то ей сказать.
– Лил, ты когда-нибудь слышала о «Гареме Иезавели»?
Она пожала плечами:
– Неужели ты полагаешь, что я могу что-либо знать о подобных местах?
Уильям энергично закивал:
– Да-да, конечно, не знаешь, но я хотел бы, чтобы ты была мужчиной. Тогда я бы взял тебя с собой в следующий раз, когда поеду туда с Джеком. Мы опять были там вчера. И представляешь, мы видели женщин, на которых почти ничего не было – только легкие покрывала. А одна из них все время садилась на колени к Джеку, но его больше интересовала бутылка бренди. – Уильям сделал вид, что нахмурился. – Джек отказался от девушки, вся одежда которой состояла… из нескольких носовых платков. Странно, не правда ли?
Лилит вздрогнула при упоминании имени Дансбери.
– Уильям, я не желаю слышать об этом, – заявила она. Повернувшись к зеркалу, Лилит надела шляпку и завязала ленты под подбородком. За ее плечом появилось лицо· брата.
– Что, Лил, на тебя нашло? Почему ты злишься?
– Разве ты не знаешь? – спросила она, натягивая перчатки. – Потому что я Снежная королева.
– Нет, Лил, это неправда, – возразил Уильям. – И больше так не говори.
– Почему же? – Лилит пристально посмотрела на брата.
– Потому что ты не такая, вот почему. А если ты не хочешь выходить замуж за Уэнфорда, то только скажи Фа…
– Это выгодный брак, – перебила Лилит. Похлопав брата по щеке, она улыбнулась, вернее, попыталась улыбнуться. – И я буду герцогиней, как ты заметил. Чего еще можно желать?
Уильям хотел что-то сказать, но Лилит снова повернулась к Бевинсу, который помог ей накинуть шаль.
Уже за порогом брат догнал ее и вновь заговорил:
– Ты знаешь, Джек тоже больше не хочет говорить о тебе.
Лилит замерла на несколько мгновений. Затем, притворившись, что расправляет шаль, ответила:
– Мне все равно.
Не оборачиваясь, она направилась к карете – ей предстояло сначала заехать за Пенелопой и ее матерью.
К счастью, леди Сэнфорд догадалась, что девушки хотели поговорить наедине. Когда они выехали на Бонд-стрит, леди Сэнфорд внезапно заинтересовалась одним из шляпных магазинов и отказалась ехать дальше, пока не подберет для себя что-нибудь подходящее. В результате Лилит и Пен остались на освещенной солнцем улице.
– Я знаю, ты очень страдаешь, – тихо сказала Пенелопа. – Но его светлость красив и богат, Лил. Разве это ничего не стоит?
Для ее отца это самое главное.
– Какая разница? – пробормотала Лилит. – Ведь все уже решено. Они с отцом ударили по рукам, а их поверенные составили какое-то соглашение о моем приданом. И через два дня тетя Юджиния будет встречать гостей, которые приедут на бал в честь моей помолвки.
– Почему так скоро?
– Так пожелал его светлость, – ответила Лилит, не желавшая передавать подробностей. На самом же деле отец заявил, что «нечего терять время и надо поскорее покончить с этим». Что ж, отца можно было понять, ведь он ждал этого брака шесть лет, если не всю свою жизнь.
– Его светлость, должно быть, влюблен в тебя, – предположила Пен, но в голосе ее не было особого восторга.
