А потом всё вдруг резко прекращается совсем.
Я чувствую, как Велиар убирает руку и небрежно опускает мне юбки.
Распахиваю глаза.
Он отстраняется, отцепляет меня отсвоей шеи.
Тёмный взгляд сверху – непроницаемый, горящий, всё ещё горящий тем самым лихорадочным огнём, что сжигал нас обоих только что. Но Велиар уже не со мной. Он оставил меня там одну.
- Хочешь ещё?
- Да… пожалуйста… - срывается с моих губ тихая мольба прежде, чем успеваю себя сдержать.
- Замечательно. Теперь ты узнаешь, что такое – хотеть до боли, до умопомрачения… и не получить.
Он делает полшага назад. Хруст осколков под его сапогами.
- Желаю тебе сладких снов, Мышка.
- Ты… куда? – не верю своим глазам. Он и правда собирается уйти? Сейчас?!
- До следующей встречи. Я сам тебя найду. Когда снова проголодаюсь.
Насмешка в его голосе бьёт меня наотмашь, как пощёчина.
Опираюсь затылком на стену, сглатываю вязкую слюну, впиваюсь пальцами в шероховатую поверхность позади меня, чтоб только не упасть. Потому что мир качаетпод ногами. Я всё ещё зависла где-то там, на глубине, и барахтаюсь теперь там одна, и не могу выплыть.
Велиар берётся рукой за край занавеси. Вижу его, повёрнутого вполоборота. На лице – отчуждённая маска. Ещё один шаг – и он уйдёт. Вот так просто и спокойно, указав мне моё место, сохранив Договор в неприкосновенности, а мою гордость – разрушенной до основания.
Остался только шаг. Но он всё стоит и смотрит на меня.
Зачем?
Что тебе теперь, инкуб?
Что ты видишь? Неужели есть дело до меня, выпитой почти до дна, опустошённой и больше не нужной? Аппетит удовлетворён. Пища пришлась по вкусу. Тарелка почти пуста. Сытый гость доволен. И всё правильно, наверное – грязные тарелки ведь оставляют на столе…
- Да чтоб я сдох. Что же ты со мной делаешь.
Снова падает занавес.
И последним, девятым валом в шторм на меня обрушивается поцелуй.
Я беспомощно отвечаю. Инкуб целует так, будто перечеркивает всё, что было до этого. Будто не он только что щурился сыто и надменно, будто не его губы кривила жестокая усмешка. Теперь эти губы впиваются в мои с какой-то лихорадочной страстью. Словно теперь это снова голод – только другой. У меня нет названия такому сорту голода.
С горячим выдохом отрывается от моих губ, прислоняется на мгновение лбом ко лбу.
И на этот раз действительно меня оставляет. Уходит порывисто, резко, обрывая разом весь миллион невидимых нитей, которые связывали нас только что. И каждую я чувствую, как невыносимую боль.
Колеблется тяжёлая бархатная ткань.
Я сползаю по стеночке и опускаюсь на пол. Всё тело потряхивает, перед глазами до сих пор пляшут искры. Остатки неотданного, лишнего Пламени жгут и кусают, злятся и рвутся к тому, кого больше нет рядом.
Он всё-таки нашёл способ отомстить. Но какую жестокую месть выбрал для меня!
Пытаюсь хоть как-то успокоиться, отдышаться, остыть, но не выходит.
Где-то продолжается бал. Музыка постепенно снова достигает моих ушей. Весёлый смех, торопливые шаги…
Кто-то отдёргивает занавес, неловко ойкает. Мужской голос сконфуженно восклицает:
- О, кажется, здесь уже занято!
- Ну так пойдёмте куда-то ещё! – нетерпеливый женский кажется смутно знакомым.
Ткань падает обратно.
Я снова остаюсь одна. Подтягиваю колени к груди и закрываю лицо ладонями.
Глава 13.
Так и не смогла вспомнить, чей же был голос. Да и не важно.
Репутация, мнение света, карьера, которая висела на волоске и вот-вот могла полететь к чёрту под хвост… всё, чему я придавала самое большое значение, всё, чем дорожила, стремительно теряло своё значение.
Это было неправильно, глупо, страшно… но я совершенно не представляла, что с этим делать. Это просто было.
Как будто нарисованный моею рукой цветастый рисунок, забытый под дождём. С него слезами стекала краска. Стиралось то, что я сама посчитала самым главным стремлением в своей жизни, что нанесла твёрдой рукой давным-давно. И обнажалось другое, настоящее, что скрывалось под этой мишурой. Но мне не хватало отваги всмотреться в очертания на холсте, которые проявляла беспощадная стихия.
Мои настоящие желания.
Мои истинные мечты.
А тело сходило с ума и требовало дать ему инкуба. Прямо сейчас, срочно, и всего-всего. Каждый дюйм истерзанной лаской плоти, внутри и снаружи, на коже и под кожей – там, где с каждым толчком крови звенело требовательное «дай!».
Какая жестокая вышла месть.
И теперь я действительно прониклась. Если он себя хоть в половину так же чувствовал после моего побега… пожалуй, ему есть за что мстить. Потому что это просто невыносимо.
Не знаю, где нашла столько сил, чтоб подняться и выбраться из своего маленького убежища, где кажется, даже воздух пах страстью и Пламенем, которое бушевало и сжигало наши тела здесь так недавно.
Однако, пришлось. Нельзя было прятаться бесконечно.
И я была уже внутренне готова к тому, что бреду как на плаху в бальный зал для того, чтобы выслушать, что меня увольняют.
На удивление, обошлось. Должно же и в моей бестолковой жизни быть место капельке везения.
Баронет настолько оказался очарован невестой, что болезненность её гувернантки не перевесила очевидных достоинств самой девицы. Я так поняла, что во всё время моего отсутствия потенциального жениха так плотно взяли в обработку невеста и её родители, что жених к моменту моего возвращения уже оказался действующим. Как я узнала позднее, сыграл роль тонко и к месту сделанный намёк на то, что у прелестницы уйма кавалеров помоложе и промедлив, можно не успеть.
В общем, как выяснилось, всем было не до меня. Хозяин даже милостиво разрешил удалиться и дождаться остальных в карете. Думаю, не последнюю роль сыграл мой и правда болезненно-встрёпанный вид и алеющее, как при температуре, лицо. Я успела оценить сей шедевр в одном из ростовых зеркал в зале. Никому не хотелось заразить престарелого жениха до того, как он станет мужем и в перспективе наследодателем.
В тёмной стылой карете я долго сидела, сжавшись в комок, и ждала.
Пыталась разобрать мысли и чувства по полочкам, но этот хаос было утихомирить совершенно не возможно. Так что в конце концов, я сдалась.
Будь что будет.
В последующие две недели мне было вообще не до чего. Всё время с избытком занимали хлопоты по подготовке к свадьбе. Жених спешил, по понятным причинам, родители невесты спешили ещё пуще, чтоб не передумал. Так что назначили торжество на самый близкий день из тех, что допускались светским этикетом с учетом недавнего траура вдовца, а также сроков помолвки. Через месяц.
