–Подождите! А вы не хотите помочь Ивану Терентьевичу?
–Чем? Костомарову, скорее всего, нужен хороший адвокат.
–А если Даша права и Иван Терентьевич не убивал её отца?
–Следствие разберётся.
–Следствие,– пробурчал Иван Королёв, махнул на прощание детективу рукой и, не оглядываясь, зашагал своей дорогой.
Мирослава несколько секунд смотрела ему вслед, потом вернулась к своей машине. Она сидела за рулём и не двигалась с места. Вообще-то она планировала навестить автосервис своей подруги Людмилы Стефанович, поболтать, попить чаю из пивных кружек с её отцом Павлом Степановичем, которого она знала с детства. Годы шли, а усы отца Люси по-прежнему оставались пшеничными и пышными, хотя в волосах на голове и там и тут притаилась седина. Неизменной была и гора конфет «Мишка косолапый» на столе Стефановича, как и пивные кружки, из которых он поил чаем всех заглянувших к нему на огонёк.
«У Люси,– думала Мирослава,– наверное, снова сменился возлюбленный. Ведь мы не виделись больше полумесяца».
У подруги детектива было неполезное для здоровья хобби – менять мужчин как перчатки.
Теперь же после разговора с Иваном Королёвым Мирославе захотелось вернуться домой. По крайней мере, она была уверена в том, что не сможет сегодня хохотать над Люсиными похождениями и выслушивать её подначивания в свой адрес.
Тронув машину с места, детектив доехала до кольца и отправилась в обратный путь.
В доме разливался головокружительный аромат грушевого и яблочного варенья, часть из которого уже была сварена, часть тихо вздыхала в тазике на плите.
–Вы чего так рано вернулись?– спросил Морис.
–Подумала, может, тебе понадобится моя помощь.
–Не лгите,– ответил он спокойно.
–Ты прямо как детектор лжи,– вздохнула она притворно и выдала новую версию:– Тогда считай, что я соскучилась.
–Ответ приятный для моего слуха, но снова неверный.
Мирослава рассмеялась, налила себе чаю, села за стол, придвинула бокал с грушевыми пенками, зачерпнула ложкой сладкую массу, положила её в рот, запила чаем.
–Вкусно,– проговорила она, зажмурив от удовольствия глаза.
–Теперь верю,– улыбнулся Морис.
–Когда освободишься,– сказала она,– я расскажу тебе всё подробно.
–А что, есть что рассказывать?
–Да так…
–Я хотел бы поручить вам одно дело.
–Ты мне?– удивилась она.
–Ну, не Дону же,– усмехнулся он.
–Опять яблоки собирать?! Или груши?
–Нет.
–А что?
–Почитайте мне вслух что-нибудь из новых произведений вашей тёти.
–Это можно,– облегчённо выдохнула она и ушла в библиотеку за новой книгой Виктории Волгиной.
–Сборник рассказов,– объявила она, вернувшись.– Рассказ первый – «Виктория – свободный художник». Читать?
–Читайте.
–Она никогда не относилась к мужчинам серьёзно. Однако, выйдя замуж третий раз, решила, что менять мужей неразумно.
Для смены декораций в хрупком театре земного бытия существуют любовники, поклонники и прочие претенденты на главную роль.
По профессии Виктория была свободным художником. Хотя, что такое свобода?
Живопись была смыслом её жизни. Это была своего рода одержимость – свойство любого большого таланта.
Жила она где-то там высоко, в запредельном мире своей души.
И живопись была то ли отражением этой сложной духовной жизни, то ли наивысшей её концентрацией.
Глядя на лицо Виктории, на её фигуру, трудно было что-то сказать… кроме того, что эта женщина самодостаточна и независима.
…Пожалуй, что то же чувство мы испытываем, когда смотрим на пантеру или тигра…
Но живопись… не умела молчать. Она выдавала её с головой.
По этим линиям, цветовым пятнам, игре света и тени можно было читать, как по книге её судьбы. И Виктория знала это и не боялась этого.
Её жизнь вполне устраивала её, вернее, другая форма была бы просто неприемлема для неё.
Она и биографию свою толком не могла рассказать. Ну, это как река – родилась из маленького родничка и течёт в Вечность. Ни прибавить, ни убавить.
Он вошёл в её жизнь случайно. А может быть, и нет.
Как и все свободные художники, денег Виктория не имела и поэтому, когда не было вдохновения, зарабатывала на жизнь, рисуя в парке карандашные портреты.
Этого хватало… к тому же не требовало большой затраты энергии и времени.
…Она как раз читала «Опыты» Монтеня, подставив лицо под лучи нежного сентябрьского солнца, когда рядом раздался весёлый искристый голос:
–Девушка, а вы времени зря не теряете. Жаль вас прерывать… Но может быть, обессмертите меня на холсте?
–На холсте нет, а на ватмане пожалуйста,– сказала она, с сожалением закрывая книгу.
И тут её взгляд столкнулся с его взглядом. Это было нечто удивительное.
Его глаза не были ни весёлыми, ни искристыми. Они были… высокими, как небо, и такими же голубыми и бездонными. Небо бывает таким только в начале осени, в пору зрелости… когда становится трудно оторвать взгляд от его глубины и выразительности.
Юноша был молод. Ему было не больше двадцати семи. Правильные черты лица, полные чувственные губы ещё больше подчёркивали очарование его глаз. Он был прекрасно сложен и со вкусом одет.
Виктория поймала себя на том, что слишком долго смотрит на него.
Он тоже молчал и смотрел. Пауза затянулась. И не зная, как прервать её, они почему-то одновременно рассмеялись.
Виктория нервным движением руки поправила пряди длинных русых волос и взмахнула карандашом. Всё время, пока она рисовала, он не сводил с неё глаз.
Она чувствовала это сквозь трепет ресниц… сквозь шелест листвы…
В уголках её губ мерцала лёгкая улыбка.
Ей казалось, что время остановилось.
…Остаток дня они бродили по парку. Вдыхали влажный запах дубов, неистовый аромат цветов и лёгкое дыхание хвои.
Перед самым закатом они стояли на изогнутом, словно бровь красавицы, мосту, который, наклоняясь над водой, упивался собственным отображением, и всё это вместе – мост и его отражение были похожи на зеркальный глаз или на всевидящее око.
Их руки, как ласточки, проносясь над периллами, соприкасались… Случайно… Нежданно на миг или два и разлетались в разные стороны.
А потом она, с трудом преодолев нахлынувшую истому, разжала губы и сказала, что ей пора…
–Уже?!– вырвалось у него с сожалением.
Она кивнула. Они договорились встретиться здесь же… через день.
