—Надо за домом посмотреть,— внезапно подал голос следователь,— вдруг она там лежит…
—Женя!— воскликнул Малаш, и участковый тут же направился к дому.
Обойдя его по сугробам вокруг, он браво доложил, одновременно отряхивая брюки от снега:
—Чисто. Вокруг дома цепочка следов, но заметена снегом. Больше ничего нет.
—Вот так,— объявил Малаш,— видишь, сколько вопросов без ответа осталось. Не пора ли тебе нам все рассказать, а, Илья?
Я молчал. Ну а что говорить? Что следы вокруг дома нами были оставлены? Кто теперь этому поверит.
—В общем, давай, полезай в Уазик, поедем к следователю,— скомандовал оперативник.
Я пошел было на свое старое место, в салон, но Малаш меня остановил:
—Нет, давай-ка назад! В обезьянник. И подумай там хорошенько, что для тебя предпочтительнее — выйти по УДО через пять лет или чалиться пятнадцать!
Конвойщик ухватил меня за рукав и повел за машину, где проворный водитель уже открывал двери. «Обезьянник» представлял собой небольшой отсек в задней части уазика, отделенный от остальной машины металлической стенкой. Отсек, хоть и был чистым, но выглядел сильно потрепанным и довольно удручающим. Стенки и потолок кое-где были во вмятинах, линолеум на полу вытерт, металлические сидения, расположенные по бокам друг напротив друга — жесткие и узкие. Видно, что задержанным тут ездить не особо нравилось, и они изо всех сил пытались выбраться на волю. И, скорее всего, безуспешно, потому что от свободы их отделяла дверь с толстой решеткой.
Я забрался внутрь. Дверь за мной сразу же громыхнула, и тут же заскрежетал запор. Я плюхнулся на сидение и тупо уставился на лавку напротив. Подумал, что если бы там сидел еще кто-нибудь, нам было бы, наверное, тесновато. Через металлическую стенку донесся веселый гомон сотрудников полиции, захлопали закрывающиеся двери, затарахтел движок, и мы тронулись. Между гулом бодрых голосов и взрывами смеха я различил песню Цоя, показавшегося мне неуместным в этой обстановке.
До Следственного комитета мы ехали, в общем-то, недолго. Но складывалось ощущение, что водитель, выбирая маршрут, остановился на самой извилистой и разбитой дороге. Уазик жутко трясло, и меня мотало в обезьяннике во все стороны. Хотя, может быть, уазик так трясло и до этого, но я, зажатый между двумя полицейскими, просто этого не ощущал.
Вообще-то, я в армейке и не такое видывал. И дело даже не в Бэтээрах или Бээмпэхах. Однажды такой случай был. Нарочно не придумаешь. Я потом его всю службу вспоминал. В общем, заступил я в наряд по столовке. На мойку. Еще в учебке. Я пару месяцев всего и отслужил-то. Оказалось, что именно в мой наряд у командира части День рождения был. Вот столовая и решила ему подарок подогнать. Договорилась с хлебокомбинатом, который нам в часть хлеб поставлял, чтобы те торт ему испекли. Ну, и надо было двух бойцов послать, помочь этот торт в машину загрузить и потом выгрузить. Он громадный был.
Чтоб командиру не спалиться, задействовали хлебовозку, которая хлеб каждое утро возила. В помощники назначили меня и моего земелю — Димана Обрубова из Ликино. Хлебовозка — старый 53-й газон. В кабине только один пассажир умещается. Короче, решили одного из нас везти в кузове. Двери в кузов были сбоку, а внутри он разделен на две части. И в каждой в два ряда один над другим вставлялись лотки с хлебом. В одном из отделений освободили два нижних уровня от лотков, чтобы там можно было ехать. Правда, только лежа.
Мы с Диманом на руках забились, и вышло так, что я еду в кузове до хлебокомбината, а он — обратно. В общем, забрался я внутрь. Хлебом пахнет — красота. Но тут дверь закрывается, и наступает абсолютная темнота. Хоть глаз коли. А потом газон завелся и поехал. Хлебокомбинат, как оказалось, был на другом краю города. Трясло в кузове не меньше, чем в ментовском уазике. Я руки и ноги в стороны раскинул, насколько можно было, чтоб меня туда-сюда не кидало на ямах и поворотах. Но это еще пол беды. С учетом темноты и жуткого грохота наступила полнейшая дезориентация, и стало как-то острее ощущаться время. Минуты тянулись и тянулись. Часов нет, телефона тоже. Время сверить не с чем. В голову начинают всякие дурацкие мысли лезть. Типа, а вдруг это все специально подстроено. С какой-то коварной садистской целью. Невесть, конечно, какое ужасное приключение, но в тот момент было не очень прикольно. И, чтоб хоть как-то себя отвлечь, я стал петь песни. И горло не жалел. Наоборот, было интересно петь погромче. За движком и грохотом пустых деревянных лотков тихое пенье слышно не было.
Когда приехали, я словно заново родился, вылез на волю и не нарадуюсь: светло, простор, свежесть, тишина. А Обрубов прикалывается, что я песни орал всю дорогу. Им, оказывается, это было очень хорошо слышно.
Затащили мы торт в машину и обратно поехали. Я уже в кабине. Спустя пару минут слышу — из кузова слабенький голосок доносится. Обрубов тоже понял, что в этом кузове песня — единственное спасение. Только он очень скромный был. И пел похуже.
В общем, езда в обезьяннике дежурного уазика меня не сильно впечатлила. Комфорт не важен, когда алеет душевная рана. Я думал о Кате. Тут у меня вилка выходила. Если меня упрячут за решетку, я никак не смогу ей помочь, поэтому надо всячески отводить от себя подозрения в убийстве. К тому же я этого действительно не делал, или… Нет, то, что с домом этим какая-то неувязка вышла это точно. Но убийство я не совершал. Не мог!
Не мог же я сойти с ума. Может меня опоили какой-то дрянью, от которой в голове все перепуталось. Еще и этот удар. Ведь сто процентов сотрясение. Я же в отключке фактически сутки с половиной пробыл. Рвало. Ох и сильный же этот Костя, а с виду не скажешь. Может быть, мы сидели не в том доме, а у меня в квартире? Или еще где-нибудь. Кто теперь разберет. Одно знаю точно! Всю историю рассказывать нельзя, еще, чего доброго, в психушку упекут. А оттуда я Кате тоже никак помочь не смогу.
В общем, я решил придерживаться своей первоначальной версии, что Малашу рассказал. А про дом скажу, что во Владимире не очень хорошо ориентируюсь, может быть, перепутал. Доказательств ведь, что я убил Катю, нет никаких. И быть не может. С такими мыслями меня привезли в Следственное управление.
Мы поднялись в отдел, и меня разместили в каком-то кабинете. Ничего особенного. Желтые стены, стол у окна с компьютером. Пара стульев — у стола и у двери. Вместе со мной остались Малаш и конвойный. Малаш попросил следователя разрешить ему ещё раз со мной поговорить. Следователь разрешил. Я, говорит, пока чаёк нам сделаю, кое-кому позвоню, компьютер подключу, подготовлюсь к допросу. И еще, говорит, ты с него объяснение возьми, на случай, если от показаний потом откажется, ну и чтоб его было на чем подловить. Это он Малашу в коридоре сказал, но я услышал.
Когда Малаш вернулся, я сидел у стола, а конвойщик напротив меня — у двери. Автомат положил на колени. Малаш с деловым видом уселся за стол, положил перед собой какие-то бумаги и тут же принялся меня в очередной раз обрабатывать. Про все эти несостыковки спрашивать. А потом и про синяк спросил. Осмотрел его со всех сторон и с уважением сказал:
