До дома я добрался совершенно изможденный, замерзший и злой. К тому же вспомнил, что дверь в мою квартиру заперта, а ключа у меня нет. Выбор был небольшой: выбить дверь или попробовать залезть на второй этаж в окно. Но для этого надо сначала хоть немного согреться. Поэтому я решил заглянуть к Вере Михайловне. Она ведь сама приглашала. Времени было около семи утра. Рано, конечно, но свет в ее окне горел.
Я зашел в подъезд и постучал в дверь. Спустя несколько секунд мне открыли. Вера Михайловна. В халате. И недовольная. Увидев меня, она изменилась в лице. Недовольство ушло, появилась смесь тревоги, сочувствия и удивления.
—Что случилось?— воскликнула она.— Ты весь промерзший, заходи скорее!
Я прошел в кухню. Вера Михайловна зашла следом, усадила меня на табуретку и тут же стала наливать чай.
—Может, переоденешься? Мужа вещи тебе подойдут, вы примерно одного роста, только он пошире,— участливо предложила она,— а то у тебя вся одежда сырая. И вообще, что это на тебе? Веревка?
—Нет, не надо, я скоро пойду домой,— ответил я, упирая ноги в батарею и обхватывая чашку с чаем,— Вера Михайловна, Вам привет от Белуна.
Сказав это, я стал внимательно наблюдать за старостой нашего дома, решив про себя, если она удивится и спросит, кто это такой, значит у меня действительно с головой не в порядке, а, если воспримет это нормально, значит жизнь и в правду гораздо интереснее, чем я привык думать.
—Спасибо,— неопределенно кивнула Вера, усевшись напротив меня,— и где же вы встретились?
—Даже не знаю, как сказать,— честно признался я,— я полез в печь и очутился в прошлом. В десятом веке или что-то типа того. Там встретил женщину одну. Вроде бы как мою пра-пра-пра. Выглядит точь-в-точь как Шура. Боженой ее зовут, она мне подсказала, как домой вернуться. Только путь этот, вроде как, через Загробный мир. Там я Белуна и встретил. Безумие, правда?
—В Загробном мире?— удивилась Вера Михайловна.— Как же ты туда попал?
—Да вот по этой самой веревке спустился,— сказал я, ткнув пальцем на грудь,— вход туда — такая бездонная яма! Белун помог мне оттуда выбраться. Сказал, чтобы я сразу к Вам шел. Типа Вы знаете, что делать…
Вера Михайловна встала с места и пару раз нервно прошла по кухне туда-обратно. С учетом небольших размеров помещения это выглядело довольно нелепо. Потом она уселась обратно.
—Так что же мне делать, как выручить Катю?— не выдержал я ее молчания.
—А что с ней?
—Так ведь ее похитили! Мариша! И требует, чтобы я ее в прошлое отправил!
—Ясно,— пробормотала Вера Михайловна,— это все меняет! Мне надо подумать!
Пока я допивал чай, Вера Михайловна молчала.
—Слушай,— наконец сказал она,— ты иди домой! Мне надо кое с кем посоветоваться. Я сейчас на работу. Может вечером зайду или, в крайнем случае, завтра. Ты пока отдохни, а то выглядишь плохо. Наберись сил. Я приду, и мы все обсудим.
—Хорошо,— кивнул я,— спасибо…
Я встал из-за стола и направился к выходу. Под столом, где я сидел, осталась грязная лужа растаявшего снега.
—Вот, одень хотя бы чуни,— сказала у дверей Вера Михайловна,— потом отдашь.
Отказывать было неудобно, и я просунул свои ноги в импровизированных портянках в резиновые калоши, поблагодарил старосту за чай и вышел. На улицу не хотелось. Но иначе — никак. Нужно было как-нибудь попасть домой.
На всякий случай я с силой толкнул дверь. Вдруг открыта? Нет, она была заперта. Я уже собрался было попробовать ее на прочность, как вдруг сзади раздался знакомый скрипучий голос:
—Ты где был?
—А тебе какое дело?— зло ответил я, поворачиваясь к Гореславу, или как там его.
—Сказано тебе, чтобы сидел тихо! Где был, спрашиваю?
—Не твое дело!
—Бабу свою хочешь увидеть?
—Бухал!
—Где?
—С корешем армейским!
—Где?
—Где-то в гаражах. В Добром.
[41]Не разбираюсь еще в городе!
—А как ты вчера мимо меня прошел?— видно было, что Горе мне не верил, и я решил, во что бы-то ни стало убедить его в том, что не вру.
—Соседка приходила, книгу приносила Шурину. Вернуть. Сказала, что у дома какие-то типы отираются. Ну, я и понял, что это вы. Поэтому сбоку дома вылез, в окно. В сугроб спрыгнул. Чтоб меньше вопросов было.
Гореслав критично окинул меня с ног до головы и спросил:
—А че одет как?
—А сам-то,— ответил я, решив выглядеть поувереннее и переключить его внимание,— сам-то как бомжара одет!
—У меня финансовые трудности,— безэмоционально сказал Горе,— ты давай, отвечай на вопрос. Бабу свою хочешь увидеть?
—Шапку, куртку и ботинки потерял. Где, не знаю. Забухали мы. А может, и тиснул кто. Вот, нашел в гараже какое-то барахло, на себя повязал, чтоб не задубеть. Пешком шел. Деньги-то на проезд в куртке остались. У тебя, кстати, ключа от дома нет? Ключ тоже в куртке был…
Гореслав долго оценивающе смотрел на меня, а потом подошел к двери и открыл ее:
—Заходи,— сказал он, кивнув в сторону теплого подъезда.
Я сделал пару шагов, поравнялся с Гореславом, и тут он сказал:
—Я теперь с тебя глаз не спущу, не слезу!
С этими словами он с силой хлопнул меня рукой по спине, затолкнув внутрь коридора, и захлопнул за мной дверь. «Пронесло»,— подумал я, радуясь тому, что удалось провести злыдня и не пришлось ломать дверь или лезть через окно. Боюсь, на такой подвиг у меня не хватило бы сил.
Я добрался до квартиры и только после того, как зашел домой, осознал, что дико устал. Нужно срочно согреться, чтоб не заболеть! И спать!
Я прошел в ванну, открыл кран и стал ее наполнять горячей водой. Попутно, разматывая веревку, стаскивая портянки и штаны. Достав из холодильника верно ожидающую меня бутылку водки, налил полстакана и залпом выпил. Меня аж передернуло. Горькая. Отыскав отрезанный кусок черного хлеба, я посолил его и закусил. Только после этого полез в ванную.
Вода обжигала. Я долго не мог в нее опуститься. Ругался и обтирался водой. В конце концов, превозмогая боль, погрузился ванную. Расслабился и практически сразу же провалился в какую-то полудрему, и чуть было не уснул. Не знаю, сколько я так провалялся. В какой-то момент я осознал, что вода вокруг меня остыла. Я включил душ, помылся, вылез из ванной и, вытираясь полотенцем, поплелся на кухню.
Весь пол был завален сырым грязным барахлом: одеждой, мотками веревки, обрывками ткани, служившей мне портянками. Эти вещи — немые свидетели безумия, брошенные и лишенные человеческого тепла, страдали по-своему, истекая водой и грязью.
