Потом слово дали новоприходцу. Он признался, что к крестьянскому труду не приучен, но владеет грамотой и готов обучать ей бесплатно всех желающих. Просил наделить его свободной землей и помочь в строительстве дома.
Сходка была короткой. Когда по деревням рассылали повестку о мирском сходе, суть поднимаемого вопроса тоже до всех донесли. Поэтому в деревнях уже все заранее обдумали, обсудили и приняли решение. Главное, что теперь всех интересовало, на каких условиях новоприходец останется в их волости, ведь у него не было никаких средств и имущества, и его обустройство ляжет на мир. Выслушали десяцких из каждой деревни, а потом снова мирского старосту. Немного поспорили и вынесли приговор о передаче новоприходцу в тягло
[22]поросшую лесом и частично заболоченную пустошь в овраге по левую сторону от речки Содомовки. У деревни Коняевой.
Порешили дать ему льготу на землю на пять лет, всем миром поставить ему двор, а за то обязать его учить грамоте местных ребятишек в мирской избе, что была поставлена на Борисоглебском погосте. Кроме того он должен в течение всего этого времени помогать отцу Иоанну и отцу Петру зимой чистить снег, весной набивать снегом их погреба, на Пасху помогать служить по деревням, а летом заготавливать для мирской избы дрова. А в случае, если он решит покинуть выделенную землю, взять с него в мир три рубля.
Эти условия он, разумеется, принял. Другого выхода у него и не было. Так он и поселился в Баглачевой волости. Пока строился дом, он жил на погосте при церкви. Помогал священникам по хозяйству, а также выполнял разные мирские поручения.
Постепенно он обустроился. Взял себе жену из местных. Обрабатывал землю. Тем и жил. Но никогда не забывал, что пережил там, на озере. Ощущение ничтожности человеческой жизни. Ясное осознание того, что всё идет своим чередом, что каждому уготована своя судьба, что Россия должна пережить всё то, что с ней случится, и никто этому помешать не сможет. Что мир создан от начала до конца.
Тогда в лесу это выбило его из колеи. Он понял, что всё, ради чего он решился на такую жертву, было напрасно. Все его усилия и планы бессмысленны. Но, чем дольше он бродил там, среди озер, в тщетной надежде вернуться назад, тем больше росла его злость. Тем больше укреплялась его уверенность. И теперь, когда всё уже было позади, он решил действовать. Он принялся истово отстаивать староотеческую традицию, поддержав протопопа Лонгина муромского. Горячо убеждал крестьян, вкладывая в их головы идею неповиновения церковной реформе. Он хотел разжечь огонь, который спалит династию Романовых в ее колыбели и, возможно, повернет историю в другое русло, избавив Россию от красной чумы.
Его разбудил оглушительный скрежет перфоратора. Святослав устраивал в стене пару новых колец на анкерах. На узников он не обращал совершенно никакого внимания.
—Сейчас еще кого-то приволокут,— со знанием дела заявил Александр, когда Святослав, прикрутив кольца, на несколько секунд вылез из погреба.
И действительно вскоре в подвал стащили недвижимое тело. С ним особо не церемонились. Видно было, что несчастный тоже доставил немало хлопот. Его проволокли по полу и приковали такими же кандалами, как и других, к новеньким кольцам. В новом заключенном Максим с удивлением и ужасом узнал водителя дежурной части Медяного, одетого в обычную гражданскую одежду. Правда, грязную и местами порванную. Лицо его было в крови, нос разбит, на правой щеке — гематома. Он был без сознания.
Когда Святослав и Игорь ушли, Максим осторожно позвал:
—Иван! Иван, очнись!
Но Медяный, похоже, был в глубокой отключке. По крайней мере, возвращаться в этот бренный мир точно не спешил. Максим его прекрасно понимал. Судя по всему, этот мир в ближайшее время ничего не мог предложить Ивану, кроме боли, тошноты и неясного сознания. Максим мысленно посочувствовал бывшему сослуживцу. У него самого всё еще шумела голова от удара Алексея.
—Ты его знаешь?— спросил Саша.
—Это водитель из полиции. Иван Медяный.
—Интересно, что он тут делает?
—Не знаю… Мы с ним и не общались никогда. Только по службе. Во время дежурства. И то особо не разговаривали.
—Может, подстава?— с подозрением спросил Саша.
—Не уверен,— возразил Максим,— уж больно гематомы у него настоящие. Да и нос, похоже, сломан.
—Согласен,— нехотя согласился Александр,— что-то во всей этой истории перебор с расквашенными носами и подбитыми глазами…
—Помнишь, я рассказывал тебе про Лидию Комарову?— внезапно для самого себя сказал Максим.
—Ту, что, по твоему мнению, переносилась во времени?
—Да, так вот, у нее был медальон под №5.
В воцарившейся тишине Максим пытался осознать, правильно ли он поступает, что открывает перед Александром все козыри. Но в сложившейся ситуации скрывать что-то он не видел смысла. После исповеди Александра, Максим доверял ему, хотя и понимал, что это чувство может быть результатом какого-нибудь психологического феномена, сродни стокгольмскому синдрому
[23]. Но, даже если он ошибался в своих ощущениях, и Александр заодно с похитителями, это не имело никакого значения. Максим понял, что его похитители не обременены ни моральными убеждениями, ни правовыми запретами. И при таких обстоятельствах скрывать информацию, которая не представляет для него никакой ценности и не угрожает ни чьей безопасности, не имело никакого смысла. Зато, если он прав, и Александр с ним на одной стороне, эти сведения могут быть полезны.
—Ты хочешь сказать, что Лидия Комарова — это Катя Михайлова?— вытаращив глаза, спросил Саша.— Участница нашего эксперимента. Та, кого отправили после Алексея и передо мной?
—Да.
—И ты считаешь,— перешел он на шепот,— что она вернулась назад в прошлое?
—Ага.
—И у тебя есть что-то, подтверждающее этот факт? Кроме того, что ты уже сказал?
—Да,— кивнул Максим,— я с ней встречался лично. И она сама мне обо всем рассказала.
—И как она?
—Состарилась.
—Состарилась,— повторил Александр, смакуя слово, и пытаясь представить, что оно значит.
—Она вернулась в точку исхода.
—А ты уверен, что она именно та, за кого себя выдает?
—Ну, сейчас она живет под другой фамилией и скрывает свою личность. Но в целом, да. Я проверил отпечатки пальцев и ее почерк. Все сходится. Сомнений, в принципе, нет.
Александр задумался.
—И как, говоришь, она вернулась обратно? Пришла в лес и нырнула в одно из озер?
