Это становится последней каплей, когда я выдыхаю всё накопившееся напряжение и чувствую облегчение внутри себя. Внизу живота сильно пульсирует, я честно говоря взволнованно тем, что не понимаю, что произошло. Стас не прикосался ко мне, даже я сама к себе не прикосался, он всего лишь разговаривал со мной и я почувствовала облегчение.
Мне тяжело разговаривать, поэтому я всё ещё лежу на его груди и с трудом произношу, расслабляясь и закрывая глаза:
—Я испекла тебе пряники.
17.Что ты делаешь со мной?
Её движения так неловки, так невинны и скованны, но при этом я знаю и вижу сколько желания в каждом её невинном действии. Когда она произносит, что принесла мне чёртовы пряники на работу, когда слушает мои слова в свой адрес и её тело обмякает на моей груди, обмякает лишь благодаря словам. Блять, только благодаря словам, без прикосновений, только слова и мои руки на её осиной талии. Полина является одним единственным, о чём я мог думать сутками без перерыва. Это смахивает на одержимость и зависимость, но это не то, это нечто большее. Я не могу насытиться её присутствием в своей голове, её телом в своих руках сейчас и даже не могу представить, что будет, когда я заявляю на неё свои права физически.
—Полина?— спрашиваю я, когда она безмолвно хныкает. Её разговор о пряниках уходит на второй план. Она тяжело дышит, словно ей не хватает воздуха, а моя крепкая хватка на её теле вовсе не помогает, а даже наоборот. Она настолько красная, что я дотрагиваюсь большим пальцем до её щеки, она просто горит.— Всё хорошо, малыш?
—Нет,— тихо отвечает она, продолжая хвататься за мои бицепсы через ткань рубашки. Она такая крохотная на фоне меня, миниатюрная. И она выглядит так, будто я довёл её. Я сделал это.— Мне кажется, нет.
Пальцами я прохожу по её позвоночнику, видя, как она нервно ёрзает на моём рабочем столе. Блять, это зрелище просто выворачивает меня наизнанку, заставляя член затверденеть в штанах.
Чёрт, это просто невыносимо. Я не могу трахнуть кого-то другого, потому что Полина — всё, о чём я могу думать. И я не могу сделать это с ней сейчас, с семнадцатилетней девочкой. Я сделал слишком много дерьма в своей жизни, раз сейчас испытываю на себе подобную каторгу.
—Что произошло только что,— это должно быть вопросом, но звучит как требование — требование сказать мне.
—Я не могу сказать,— она поднимает на меня глаза и это, блять, лишнее, потому что её искушающий, вялый, бессильный взгляд просто сводит меня с ума, заставляя подбородок дрожать от тика.
—Скажи мне, малыш. Скажи мне это.
—Ты знаешь. Ты понимаешь.
—Я знаю. Я понимаю. И хочу, чтобы ты сказала мне это.
Вдыхая сладкий аромат её тела, будто она только-только приняла душ с клубничным гелем для душа, я наклоняюсь к ней ещё ближе. На её лбу испарина, она не может смотреть на меня дольше, чем несколько секунд.
—Полина,— твёрдо повторяю я и она чуть ли не подпрыгивает на месте от резкости моего тона.
—По-моему, я… Да, я только что кончила, Стас.
Эти нескольких слов затуманивают остаток моего разума. Блять, да, я сделал это, я довёл её, просто сказав, что она моя. Моя девочка. Моя принцесса. Моя во всех смыслах, всегда, везде, душой, телом, даже если я ещё не заявил на неё свои права. Она моя, а я одержимый, зависимый, ненормальный.
Моя ладонь ложится сзади, на её шею, я притягиваю её к себе, жадно, ненасытно целуя. Она не успевает за моим темпом, потому что её признание превратило меня в дикого зверя. Мне стоит опомниться, но только после того, как я насыщусь этими губами.
—Ты сделала это, моя девочка. Ты настолько чувствительна,— хриплю я, губами спускаясь к её шее. Она не перестаёт хныкать и ёрзать так, словно готова повторить то, что сделала.— Кажется, мы нашли способ, как мне не очернить тебя до твоего совершеннолетия, но при этом доставлять тебе удовольствие.
Она запрокидывает голову, а одна её рука беспокойно ложится на грудь. Господи, в этом открытом платье так хорошо видны её небольшие, но невероятные формы. Одной рукой я обнимаю её за талию, а вторую тоже кладу на её грудь и немного приспускаю ткань платья, обнажая для себя её грудь в нежно- прозрачном бюстгальтере с кружевами.
Боже, моя девочка, просто нахрена, просто что ты со мной делаешь, мне даже самому страшно. Всё это время, все эти семь или восемь месяцев, я не видел её настолько открытой, сексуальной, в моей руках. И это хорошо, потому что сейчас я не представляю, как мне справиться с этим.
—Что ты делаешь со мной?— рычу я, сжимая её одну её грудь так крепко, что она пищит в моих руках. Она пытается отползти назад, но моя рука на её талии не даёт ей этого сделать. Я могу держать её одной рукой. Я могу держать её одной рукой так, что она даже не двинется, настолько она лёгкая, мягкая, слабая.
—Н-ничего. Разве я что-то делаю?— она дрожит и заикается. И я ненавижу себя за то, что сначала это похоже на страх.
—Ты ведь не боишься меня, правда?
—Нет, нет,— говорит она, и оба раза чётко, так, чтобы не закрались сомнения.
—Хорошо, потому что я никогда не причиню тебе боль, не сделаю что-либо, что не понравится тебе.
—Я знаю, но… Мне нравится то, что ты со мной делаешь. Сейчас я чувствую себя нужной.
—Ты всегда нужна, Полина. Ты всегда нужна мне.
Она снова принимает мой поцелуй, когда я продолжаю мять её нежную грудь через лифчик. Даже через ткань, на ощупь её сосок затвердевает настолько, что я теряю контроль, играясь с ним тремя пальцами.
Меня затягивает водоворот из мыслей, когда я понимаю, что кто-то смотрит на неё. Одно движение, как я сейчас сделал, и её платье спадёт вниз, обнажая всю эту прелесть, которую никто, блять, не должен видеть. Никто, кроме меня.
Я не думал, что она настолько чувствительна к словам. А теперь я вижу, насколько она чувствительна к тактильности. Её тело буквально трясётся от того, что я играюсь с её грудью. От того, что я держу её и позволяю себе тронуть её там, где мне не следует.
—Стас,— жалостливо пищит она, в уголках её глаз собирается влага. Видя это, я успокаиваю свой чёртов животный инстинкт и притягиваю её к себе, обнимая. Она дрожит и трясётся, сжимая ткань моей рубашки на груди и руках.
—Прости…
—Нет, всё хорошо. Это всё от эмоций, правда.
—Всё равно мне не стоит пока что распускать свои руки.
—Даже если я хочу, чтобы ты распускал свои руки?
—Даже если, милая,— улыбаюсь я.
Успокоившись, я помогаю поправить ей платье. Вскоре она достаёт из рюкзака прозрачный контейнер, в котором аккуратно выложены пряники, и протягивает мне. Я ненавижу сладкое и из всего сладкого пряники я ненавижу больше всего, но я беру один и откусываю немного. Откусываю до тех пор, пока не съедаю его целиком.
