—Ты ведь знаешь, какая у меня была жизнь? Ты ведь помнишь, почему ты меня нашёл?
—Да, малыш. Я помню это и хочу, чтобы ты об этом забыла.
Забыла о том, как оказалась на улице из-за матери, которая выгнала тебя. Которая оставила на тебе отметину от сигареты. Которая приводила к тебе домой блядских бухих ублюдков.
Эта тварь у меня не выйдет из клиники до тех пор, пока не научится как любить свою дочь. Медперсонал сделает всё, чтобы сделать из этого куска мрази человека, хотя я сомневаюсь в том, что когда её мышление поменяется.
И если в её голове ничего не изменится, она будет сидеть там, пока не сдохнет.
—Знаешь, моя жизнь была хуже, чем я считала. Но если бы я понимала, насколько всё ужасно, я бы не выжила.
Стараясь держать себя в руках, я смываю шампунь с её волос и чувствую тик в своей челюсти, как от злости играют желваки, я не могу это контролировать.
—Эти люди. Мамины друзья. Они смотрели на меня.— Полина обнимает себя руками, опуская голову. Мне, блядь, нужно сейчас только одно — украсть все её воспоминания о прошлой жизни, чтобы больше ничто и никогда, никогда не делало ей больно.— Я почти никогда не чувствовала себя в безопасности в собственном доме, в своей комнате. Я так много читала книг по ночам, чтобы как можно дольше не засыпать и услышать, что кто-то из них ломится ко мне.
У меня заканчивается терпение. Я должен, обязан найти каждого из них и убить. Убить, как и тех двоих, кто посмел притронуться к моей девочке. Не просто притронуться, они посмели думать, что их преступление останется безнаказанно. Они собирались её изнасиловать, собирались надругаться над её телом и душой.
Эти сучьи создания поплатились своими ничтожными жизнями. Они не просто сдохли, это было долго и больно. Я издевался над ними, ломая их конечности и забивая их до смерти. Но этого всё равно мало. Каждый, кто причинил ей боль, должен страдать.
В моменте я замечаю, как смыл с неё и шампунь, и пену, а теперь крепко сжимаю её хрупкие предплечья. Я ослабляю свою хватку, замечая, что на коже отпечатались следы моих рук.
Она не сказала, чтобы я прекратил.
—Книги спасали меня от реальности. Когда я убегала в эти выдуманные миры, мне становилось легче — будто моей жизни и вовсе не существует. А потом появился ты. Мне стоило бояться ехать куда-то с незнакомым мужчиной, но… После того страха, который я испытывала каждый день рядом с теми людьми, только с тобой я почувствовала себя в безопасности. Несмотря на то, каким грозным и жёстким ты выглядел.
Каждое сказанное ею слово отдаёт резкой болью в моей груди.— Ты стал моим безопасным местом. Моим убежищем.
Я помню тот день.
Я помню каждый день после того, как встретил её. Помню её взгляд, помню, как она была растеряна и напугала. И теперь я знаю, что стал её безопасным местом, стал её убежищем.
—Даже в самых смелых мечтах, самых невозможных фантазиях я не могла представить, что моя жизнь может стать настолько прекрасной. Я хотела любви, хотела, чтобы у меня появился заботливый человек и забрал меня из того ада. Забрал меня и папу, но это было таким невозможным, таким далёким желанием. Я не позволяла себе мечтать, чтобы не разбиваться о свои мечты. А теперь…— она запинается, замолкая.
—Что теперь, малыш?— выпаливаю я, буквально подыхая от невозможности читать её мысли.
—Теперь ты делаешь мою жизнь такой, что мне даже не нужно мечтать. Но я всё ещё не понимаю, как такое произошло? Как такое возможно? Вдруг в один момент всё разрушится.
—Никогда,— рыча я ей на ухо.— Это никогда не разрушится. Я убью любого, кто попытается это сделать. Пока я жив, твоя сказка будет продолжаться. Делать тебя счастливой — это единственное, что мне нужно, моя девочка. Это единственное, что делает меня живым.
Удерживая подмашыками, я поднимаю Полину и усаживаю себе на колено. Её тонкие пальцы скользят по моей шее, останавливаясь на моих скулах. Она пристально смотрит на меня, пока я держу её голое мокрое тело и отвечаю на её взгляд.
—Я хочу делать тебя живым. Хочу построить с тобой семью. Хочу, чтобы у нас были ещё дети.
—У нас будет очень много детей. Поверь, я сделаю всё для этого.
Она хихикает и тянется к моим губам.
—Я в этом не сомневаюсь,— бросает она, прежде чем подарить мне поцелуй. Робкий, нежный и невинный. И вместо того, чтобы превратить его в дикий, страстный и больной, я подавляю все свои бешеные и яростные инстинкты. Подавляю, чтобы почувствовать на себе её нежность и ласку.
Моя девочка. Моя одержимость. Моя мечта.
Взяв её на руки, я отношу её в спальню и одеваю на неё ночнушку. Ещё какое-то время она рассказывает мне о том, какие игрушки хочет купить Дамиану.
—Я писала сегодня своему куратору о переводе на заочку, но наш декан сказала, что я могу учиться на очном, но материалы все будут присылать и я смогу сдавать сессию как обычно.
—И по какой же причине?
—Наверное, потому что я очень старательная студентка,— смеётся она, прижимаясь лицом к моей груди.
—Да, малыш. Я не сомневаюсь в этом.
—На самом деле, я почти уверена это потому, что заочная форма обучения стоит вдвое дешевле за год, чем очная, а им всё равно, как я буду посещать пары. У нас есть те, кто вообще на них не ходил, но первую сессию закрыли.
Про себя я улыбаюсь ходу её мыслей и соглашаюсь с её версией.
—Побыстрее хочу познакомить папу с Дамианом. Мне кажется, он будет счастлив,— зевая, говорит она. Я целую её макушку и прислушиваюсь к её сопению. Она засыпает, а я слушаю её дыхание, я глажу её влажные волосы и гадаю, что может ей присниться. Я завидую этим снам, ведь они рядом с ней, в её голове каждую ночь.
С появлением Полины в этом доме я стал спать меньше, чем обычно. Потому что наблюдать за ней — моя особо удовольствие, и я не хочу пропустить ни минуты любования ею. Если у меня есть лишний час на сон, я потрачу его на то, чтобы просто смотреть на свою девочку.
Сейчас я не знаю, сколько наблюдаю за ней. Возможно, часа два или три, время как всегда слишком размыто, когда дело касается её. Полина уже лежит перевёрнутая на другой бок, я собираюсь подвинуться к ней ещё ближе, но крик ребёнка мешает мне. Полина сонно стонет, собираясь подняться, но я не даю ей этого сделать.
—Спи, малыш. Я его уложу.
—Точно?
—Конечно,— я целую её в висок, прежде чем встать на ноги и подойти к детской кроватке.
Дамиан кричит во все горло, но когда я беру его на руки, его крики становятся тише. Но всё равно не прекращаются полностью, поэтому я укачиваю его на руках.
—Тише, сынок,— хриплю я, ловля себя на мысли, что впервые за эти четыре дня обратился к нему так. Кажется, одним словом я переступил через выстроенный до этого барьер. И теперь больше никогда не буду думать иначе.
