–Не хотел грубить Дол или пропадать из дома?
Я стискиваю зубы.
–И то и другое.
–Жду тебя прямо сейчас.
–Я не смогу, в смысле…– Замолкаю, бегло осматриваюсь и чувствую, как внутри на пару секунд все холодеет. Я ненавижу обманывать отца.– Это важно.
–Что важно?– Папа теряет самообладание, повышая голос.– Ты меня слышишь?
–Да.
–И что я велел?
–Вернуться домой.
–У тебя десять минут.
–Но у меня есть дела и обязанности,– порываюсь объяснить я, сжав левой рукой руль.– Ты же знаешь, мы не просто так ушли, мы должны помочь другу.
–Мэтт, я когда-то упрекал тебя за то, что ты помогаешь друзьям?
–Нет.
–Тогда что ты делаешь? О чем думаешь?
Мне никак не дает покоя мысль, что он во всем винит только меня.
Наверняка они с Дол решили, что я и Хэйдана потащил с собой насильно, он каждый день порывается домой, а я приковываю его цепями к батарее. Интересно, что творится в голове моего отца? Что еще он обо мне думает? Когда родители не уверены в своих детях – это вина самих родителей. К двадцати годам дети уже становятся теми, кого из них воспитали, и если вы и дальше продолжаете им не доверять или понятия не имеете, чего от них ждать, вините только себя. Никто не мешал вам воспитать законопослушного гражданина, и если вышло плохо – смиритесь с этим и больше не заводите детей.
–Пап, пап,– я прерываю поток его слов и стискиваю зубы,– прекрати. Я не делаю ничего такого, из-за чего мы с тобой должны поссориться.
–Дол сказала, ты опять подрался.
Это уже паршиво. Дол лучше бы научиться держать язык за зубами! Для отца данная тема, как для меня тема матери – сносит крышу и начисто отбивает здравый смысл.
–Так было нужно,– отвечаю я, слыша, как тяжело дышит отец,– я заступился за Ари.
–А кто заступится за тебя, когда ты окончательно потеряешь мое доверие?
–Пап, пожалуйста.
–Я не собираюсь повторять дважды, Мэтт! Или ты возвращаешься прямо сейчас, или можешь оставаться у Монфор сколько влезет.
–Ставишь мне условие?– Трудно поверить, но я усмехаюсь. Наверное, сошел с ума.
И я жду, что отец ответит, но он бросает трубку. Я даже не сразу понимаю, что на другом конце звучат протяжные мертвые гудки. Рука безвольно падает на колени, где-то в груди образуется колючий шар из вины и злости. Паркуюсь около коттеджа Монфор и, заглушив двигатель, упираюсь лбом в потертый руль. Черт! Кажется, с каждым днем на мои плечи наваливается все больше и больше отборного дерьма.
Что делать? Вернуться домой? Но тогда я буду вдалеке от Норин и Мэри-Линетт, это не вариант, я не могу себе такое позволить. Я должен быть рядом, чтобы оставаться в курсе. Так или иначе, находясь в особняке Монфор, я причастен к событиям, нахожусь в их центре и могу хотя бы попытаться их поменять. Уехав домой, я потеряю все нити, я потеряю Ариадну. Нет, ее я потерять не могу.
«Ну, а что насчет папы?» – возникает вопрос в моей голове.
Он станет волноваться, ему может вновь стать плохо. И я опять буду виноват. Опять!
Я ударяю кулаком по рулю, прекрасно понимая, что это мне никак не поможет, но хотя бы выпущу пар.
–Мэтт, ему же больно!– восклицает Хэйдан, а я обескураженно оборачиваюсь.– Тише, мой мальчик,– шепчет брат, нежно поглаживая приборную панель ладонью,– он не хотел тебя обидеть. Правда?
Хэрри смотрит на меня, кривя губы, а я застываю как в немом кино, не понимая, что только что произошло. Хэйдан пошутил? Хэйдан попытался разрядить обстановку?
–Я…– подбираю слова,– я случайно.
–На первый раз мы тебя простим.
Брат кивает, а я непроизвольно усмехаюсь. Теперь мне легче.
–Больше не буду,– торжественно обещаю я, подняв ладонь,– правда.
–Отлично. Идем?
Выбираюсь из машины, думая о том, как много у моего брата сил.
В коттедже Монфор играет музыка. Я удивленно вскидываю брови, бросаю рюкзак в коридоре и, сделав пару шагов в сторону гостиной, замечаю старый патефон на кофейном столике. Игла потрескивает, царапая черную пластинку, а Норин Монфор смахивает пыль с верхних полок книжного шкафа и двигается в такт.
–Здравствуйте,– говорю я, и ведьма оборачивается, едва не потеряв равновесие.
–Привет,– смущенно отрезает она.
–Вы танцевали,– подмечает Хэрри, широко распахнув глаза, а Норин отмахивается.
–Нет.
–Да.
–Да нет же.
–Танцевала,– настаивает Мэри-Линетт и залетает в гостиную с огромной картонной коробкой, заваленной древним хламом.– Мы решили устроить уборку и откопали старый патефон папы. Представляете? Даже остались его любимые пластинки.
–Это классно. Ваш отец слушал Луи Армстронга?
–Не слушал, а заслушивался.
Я подхожу к коробке и с интересом изучаю виниловые пластинки, среди которых и «Битлз», и «Роллинг Стоунз», и даже Билли Холидей.
–Хочешь, поставь Билли!– по-детски улыбаясь, предлагает Мэри-Линетт и плюхается в кресло.– Мама любила ее слушать. Помню, она прикажет в постель идти, а мы с сестрами притаимся на лестнице и глядим, как они с папой танцуют.
–Да,– Норин садится рядом с сестрой на подлокотник и вытирает тыльной стороной ладони вспотевший лоб.– Наша мать была удивительной женщиной. А наш отец…
–…знал, что мама ведьма, с самого начала и не сбежал.
–Даже бровью не повел. Может, решил, что ему повезло?
–Или просто потерял голову. Мама буквально разрушила его мир.
–А папа не расстроился. Он сильно ее любил, любил по-настоящему. Не из-за красоты, не из-за ума, а потому что не мог иначе, не мог. Может, это и не любовь была вовсе? А другое чувство, о котором нам ничего не известно. Ведь если это любовь – терять голову, а потом терять человека, то зачем она нам? Верно?
–Да, ты права, Норин. Любовь приходит и уходит. Тут было что-то другое.
–Как называется ощущение, когда ты не представляешь жизни без человека?
–Одержимость,– почему-то говорю я и слышу, как Мэри-Линетт хмыкает.
–Возможно, Мэтт. Одержимость – сила, которая тянет тебя к человеку, несмотря ни на что, ведь папа понимал, что ступает на опасную территорию.
–И ему не было страшно?– интересуюсь я как можно равнодушнее.
–Думаю, всем страшно, когда приходится принимать важные решения.
–Он был простым смертным?
–Да,– Норин улыбается.– Очень практичным, терпеливым и мудрым. Он с трудом привыкал к новым порядкам, к новой реальности. Но привык.
